Авторская позиция в «Капитанской дочке»
Выражение авторских идеалов в творчестве писателей
«Свой слог на важный лад настроя,
Бывало, пламенный творец
Являл нам своего героя
Как совершенства образец».
Эти строки писал Пушкин в третьей главе «Евгения Онегина» (рис. 1).
Рис. 1. Евгений Онегин
Речь идёт о нравоучительных романах эпохи Просвещения, герои которых в своих речах и поступках, как правило, выражали авторские идеалы.
В разные эпохи в литературе существовали жанры, которые предполагали прямое авторское высказывание, прямое выражение авторских симпатий и антипатий. Например, в житии ярко выражено воплощение авторского идеала, а сатира – это отрицание автором того, что ему не нравится в реальной жизни.
В романтическом искусстве довольно сложное соотношение между автором и героем. Всё выражалось через слова и поступки главного героя, но это не значит, что автор был с ним совершенно согласен. Можно говорить о том, что Мцыри необычайно близок Лермонтову по свои чувствам, стремлениям, мыслям. Но в поэме Пушкина «Цыганы» говорить о близости Пушкина и главного героя нужно очень осторожно.
В литературе XIX века позиция автора и его отношение к героям – это не одно и то же, но очень тесно связанные вещи. Как правило, к монологам героев это не сводится (монологам героя-протагониста, который занимает главное место в произведении). Поэтому так много неточности в высказываниях критики, особенно современной критики, которая была склонна смешивать Грибоедова и Чацкого, Лермонтова и Печорина, Достоевского и князя Мышкина. Но это было ошибкой.
Взгляды на позицию Пушкина в «Капитанской дочке»
Что касается Пушкина и Гринёва и их соотношения, то здесь сложились три точки зрения, которые можно изложить так:
1. Гринёв – единственный положительный эпический герой в творчестве Пушкина. Так считает Георгий Александрович Лесскис (рис. 2). Всё, что говорит Гринёв, мог бы сказать и Пушкин. То есть суждения Гринёва – это и есть суждения Пушкина.
Рис. 2. Г.А. Лескисс
2. У другой точки зрения сторонников очень много – от Белинского до Цветаевой. Заключается она в том, что Гринёв – ничтожный герой, он ограничен, что Пушкин с ним не во всём согласен, а точнее, вообще не согласен. Белинский (рис. 3) говорил о ничтожестве Гринёва, Цветаева говорила о том, что Гринёв неправдоподобно быстро взрослеет, что он недоросль, что главным героем «Капитанской дочки» является Пугачёв и, конечно, Пугачёвым зачарован Пушкин.
Рис. 3. В.Г. Белинский
3. Точка зрения Ю.М. Лотмана (рис. 4) заключается в том, что, во-первых, не нужно искать позицию автора в отдельных высказываниях, а, во-вторых, позиция автора заключается не в том, близок или не близок Пушкин к Гринёву, а в том, что Гринёв способен встать над двумя враждующими мирами, над двумя враждующими сторонами. И именно Гринёв способен понять всю жестокость и абсурдность братоубийственной войны.
Рис. 4. Ю.М. Лотман
Пугачёв и Екатерина
Количество литературных трудов, написанных о «Капитанской дочке», безмерно велико. Особенно много копий сломано в обсуждении пушкинского отношения к Пугачёву и Екатерине.
Многие литературоведы советского времени пытались доказать, что Пушкин почти полностью на стороне Пугачёва, он сочувствует Пугачёву, он сатирически изображает Екатерину. И если даже что-то в его романе может снизить образ Пугачёва, то это делается ради цензуры.
В послесоветское время можно заметить крайность противоположную. Посмотрите внимательно, как изображён Пугачёв (рис. 5) в «Капитанской дочке».
Рис. 5. Емельян Пугачёв
Впервые он появляется в главе с многозначным названием «Вожатый». Если даже не во всём соглашаться с Цветаевой (рис. 6), то всё-таки то, что Пугачёв (ещё пока неузнанный), выводит Гринёва и Савельича на прямую дорогу, к постоялому двору, конечно, не случайно.
Рис. 6. Марина Цветаева
Но Пугачёв не просто появляется в степи – он появляется из метели, из бурана. А метель и буран являются знаками смуты, мятежа. Здесь не случайно вспоминается стихотворение Пушкина «Бесы»:
«В поле бес нас водит, видно,
Да кружит по сторонам».
И не случайно совпадают вопросы, которые седок задаёт ямщику:
«– А что там чернеется?
– Пень или волк».
Волк присутствует и в «Бесах», и в «Капитанской дочке».
В эпиграфе ко второй главе говорится:
«Сторона ль моя, сторонушка.
Сторона незнакомая!»
Пугачёв говорит: «Сторона мне знакомая». Вот появляется герой, знающий эту сторону. Потом мы услышим воровской разговор на постоялом дворе. А потом Гринёв перескажет нам свой сон: отец, мужик с чёрной бородой, топор. Отец, батюшка государь – всё вокруг этих мотивов.
Несколько раз даётся портрет Пугачёва: глаза, чёрная борода – вот лейтмотив этого портрета.
Вожатый получает подарок. Потом виселица. Казни. Чудесное спасение.
Далее следует глава восьмая «Незваный гость», в которой описывается встреча Гринёва и Пугачёва в комендантском доме, песня, которую поют «обречённые виселице» мятежники (песня о виселице).
Пугачёв помнит добро. Припомните полукомическую сцену, когда урядник догоняет Гринёва с Савельичем: Пугачёв жалует лошадь, тулуп и полтину денег, которую урядник растерял по дороге. Гринёв ему советует её на обратном пути найти и взять себе на водку. Кстати, ведь урядник тоже сослужит службу Гринёву и доставит ему письмо Маши.
В XI главе, когда Гринёв попадает в пугачёвскую избу, описывается этот «дворец», это народное представление о царе, эта золотая бумага, которая совершенно не мешает соседству с горшками. Это, по сути, крестьянская изба, но оклеенная золотой бумагой.
Пугачёв – сказочный, народный, мужицкий царь. И всё-таки не стоит забывать слова Пугачёва: «Кто смеет обижать сироту!». А дальше разговор Гринёва с Пугачёвым в присутствии двух «еноралов», Белобородова и Хлопуши.
Белобородов – это жестокая сторона Пугачёва («– Повесить!»). Хлопуша, хоть и на его совести немало крови, убивал «не бабьим наговором». И Пугачёв отправляется вместе с Гринёвым выручать Машу Миронову.
Но до этого рассказывает Гринёву калмыцкую сказку про орла и ворона:
«– Питайся мертвечиной – проживешь триста лет.
Орёл клюнул раз, клюнул два, и сказал:
– Лучше раз напиться живой крови, чем триста лет клевать мертвечину». Казалось бы, вот – смысл. Орёл – Пугачёв. Но мы помним, что Пугачёву возражает Гринёв, который говорит: «А по-моему, заниматься грабежом и разбойничеством и есть клевать мертвечину». Пугачёв взглянул на него, но ничего не сказал.
Ещё один знаменательный разговор происходит у Пугачёва с Гринёвым:
«- Значит, ты не веришь, что я – великий государь Пётр III?
- Кто бы ты ни был, ты играешь опасную шутку…
- Ну а Гришка Отрепьев ведь смог».
И сам Пугачёв хочет на Москву идти, при этом понимает: «улица моя тесна». Пушкин это не придумал, это – свидетельства современников, они записаны в «Истории Пугачёвского бунта»:
«Ребята мои выкупят свои шеи моею головою».
Так оно и произошло. И Пушкин это знал. Гринёву не случайно хочется вырвать этого незаурядного человека из рук злодеев, коих он был предводитель.
Самозванцы на Руси – вещь чрезвычайно распространённая, особенно когда царь погибал насильственной смертью. Было семь самозванцев, выдававших себя за Петра III. У Пушкина записано, что казаки кричали правительственным солдатам:
« - Сколько вы будете слушать женщину? Возвращайтесь к нам, к государю».
Очень любопытно также, что понятие самозванца у Пушкина двойственно. В «Борисе Годунове» есть самозванец – Гришка Отрепьев, который принимает имя Димитрия Иоанновича, убитого царевича. Но по отношению к Димитрию Иоанновичу Борис Годунов – самозванец (рис. 7).
Рис. 7. Иллюстрация к «Борису Годунову»
В «Капитанской дочке» самозванцем является Пугачёв. Он принимает имя Петра III. Но по отношению к законному государю Петру III Екатерина II – самозванка. Такое двойное самозванство у Пушкина очень важно отметить. Это всё неоднозначно. Это связано с нравственной проблематикой его произведений.
В «Истории Пугачёвского бунта» Пугачёв всего лишь игрушка в руках бунтовщиков, они не считаются с ним. Им нужно имя. В «Капитанской дочке» Пугачёв представлен как самостоятельный и довольно важный герой, обладающий своей собственной волей.
Не менее интересна Екатерина. Посмотрите, насколько Екатерина, описанная Пушкиным, напоминает портрет Боровиковского (рис. 8).
Рис. 8. В. Л. Боровиковский. «Екатерина II на прогулке на фоне Кагульского обелиска»
Важно, что Екатерина появляется, так же как и Пугачёв, неузнанной. Подчёркивается милый, приятный голос, внешность и вполне домашний, частный вид. То есть у Пушкина Екатерина прежде всего не правительница, а человек на троне. Это и есть пушкинский идеал. В 1835 году, одновременно с «Капитанской дочкой», Пушкин пишет стихотворение «Пир Петра I». Сюжет этого стихотворения очень простой:
«Что пирует царь великий
В Питербурге-городке?
Отчего пальба и клики
И эскадра на реке?»
И Пушкин спрашивает: а что, собственно, празднуем? Годовщину Полтавы? Или рождение наследника? Или торжество русского флота?
«Нет! Он с подданным мирится;Виноватому винуОтпуская, веселится;Кружку пенит с ним одну;И в чело его цалует,Светел сердцем и лицом;И прощенье торжествует,Как победу над врагом».
То есть милосердие государя оказывается для Пушкина в последние годы его жизни наиболее важной ценностью. Способность простить оказывается важнее всех военных побед.
Личный взгляд Пушкина в его произведениях
В том, что Пушкин (рис. 9) спрятался за Гринёва (именно так говорили современники Пушкина), есть ещё одно важное свойство пушкинской прозы и вообще позднего творчества.
Рис. 9. А.С. Пушкин
Пушкин стремится вообще убрать свой личный взгляд. Если прочесть первую повесть из цикла «Повести Белкина» под названием «Выстрел», то вы увидите, что вся она написана от лица подполковника И. Л. П. (явно не Пушкина). Один раз историю излагает Сильвио (историю своей дуэли с графом), а потом граф рассказывает окончание этой истории. То есть Пушкин всегда говорит: то, что вы сейчас читаете, окрашено взглядом определённого героя. И всё то, что мы читаем в «Капитанской дочке» (кроме последнего абзаца), окрашено воззрениями Гринёва и делает Гринёва (рис. 10) необычайно важным героем.
Рис. 10. Пётр Гринёв. Кадр из фильма «Русский бунт»
Не менее важно, что истина заключается не в одном каком-то высказывании. Однозначно высказать истину невозможно, она диалогична по природе своей. И Пушкину важнее столкновение мнений. Это не значит, что Пушкину всё равно, что добро, а что зло. Нет, конечно. Но Пушкин понимает, что единого, простого высказывания недостаточно для того, чтобы его сочли истиной.
Рассмотрите пример из другого произведения. Как вы помните, Ленский погибает на дуэли с Онегиным (рис. 11). То, что Пушкин иронично относится к Ленскому, нам более-менее понятно. Но вот что пишет поэт:
«Быть может, он для блага мира
Иль хоть для славы был рождён».
Так начинается одна строфа о покойном Ленском. А вторая:
«А, может быть, и то: поэта
Обыкновенный ждал удел.
Прошли бы юношества лета
В нём пыл души бы охладел.
С годами б он остепенился,
Расстался с музами, женился…»
Рис. 11. Дуэль Онегина и Ленского
Белинский, что любопытно, сразу же выбирает один вариант: он убеждён, что с Ленским случилось бы именно второе. Но Пушкин же показывает две возможности. Нереализованные, но – две. Вот эта открытость пушкинская, открытость пушкинского мира, его незавершенность («Евгений Онегин» заканчивается многоточием) чрезвычайно важна. Это почувствовал очень хорошо в своей статье Юрий Михайлович Лотман. Он пишет так:
«Ставить вопрос, на чьей из двух борющихся сторон стоит Пушкин, значит не понимать идейной структуры повести».
Возможно, это слишком категорично. Ни Лотман, ни Лесскис – никто не может претендовать на то, что он обладает абсолютной истиной. Но попробуйте прочитать «Капитанскую дочку» под этим углом зрения, не становясь ни на сторону Пугачёва, ни на сторону правительственных войск. Попробуйте прочитать это глазами Гринёва. Это будет очень интересно.
Гринёв – герой и повествователь; фонвизинский пласт
О Гринёве до сих пор идут споры на тему значительности или ничтожности этого героя. В традициях советского литературоведения (и это понятно и простительно) преувеличивается роль царской цензуры. Как только нам что-то кажется странным и не подходящим под нашу жёсткую идею, мы это пытаемся объяснить тем, что автор это сделал ради цензуры. Но это, конечно, преувеличение. Пушкин мог от чего-то отказаться, но, во-первых, он никогда не мог в угоду цензуре написать то, чего он не думает. А во-вторых, он напечатал «Капитанскую дочку» сам. Вот «Медного всадника» (рис. 12), который не понравился Николаю I и вызвал его замечания, Пушкин не напечатал.
Рис. 12. «Медный всадник»
Вот один из частных моментов нашей темы.
Исследователи давным-давно, ещё со времён Василия Иосифовича Ключевского, находили в «Капитанской дочке» отголоски фонвизинского «Недоросля» (рис. 13).
Рис. 13. Д.И. Фонвизин
Гринёв говорит, что он рос недорослем, что их было девять человек детей и все его братья и сёстры умерли в младенчестве. Как и 18 детей Скотининых (имеется в виду старших Скотининых).
Например, один из эпиграфов к «Капитанской дочке»:
«Старинные люди, мой батюшка».
Он как будто бы повторяет простаковское «старинные люди, мой отец».
«И денег, и белья, и дел моих рачитель» – таким образом, Пушкин цитирует другое произведение Фонвизина, говоря про Савельича.
Как заметил Ю.М. Лотман, здесь Пушкин сознательно обращается к Фонвизину, но сатирическое отношение к изображённому явно отменяет. Сатира – всегда очень односторонний взгляд, когда всё, что автор видит, представляется ему дурным. Именно так выглядит художественный мир Салтыкова-Щедрина. У Пушкина же всё иначе. И фонвизинские детали приобретают совершенно другое значение. В пример можно привести французского учителя Бопре, который в своём отечестве был парикмахером, потом солдатом, потом отправился в Россию. На первый взгляд Бопре трудно назвать учителем. Никаким наукам он Петрушу не учит. Но при этом он «не был врагом бутылки и был большим охотником прекрасного пола». Однако не стоит забывать тот момент, когда уроки Бопре оказались спасительными для Гринёва, когда тот говорит: «Бопре дал мне несколько уроков фехтования, и Швабрин почувствовал во мне более серьёзного противника, чем ожидал».
Вот эта неоднозначность любой детали пушкинской важна для перечитывания «Капитанской дочки» внимательно, глубоко, вдумываясь в каждую деталь.
А если резюмировать то, что можно сказать о Гринёве, то важно то, что это рядовой человек в водовороте исторических событий, что это человек чести, и что, по сути, Гринёв и Пугачёв – это Пётр и Лжепётр. Может быть, это кажется немножко искусственным или притянутым, но в этом тоже есть некоторый смысл.
Совпадения во взглядах Пушкина и Гринёва
Любопытно, что в «Капитанской дочке» действительно есть буквальные совпадения замечаний Гринёва с замечаниями самого Пушкина. У Пушкина есть прозаическое сочинение (трудно назвать его жанр), которое называется «Путешествие из Москвы в Петербург» и является своеобразным ответом Радищеву. Строчки, которые встречаются там, буквально повторяются в «Капитанской дочке». Гринёв пишет:
«Молодой человек, если записки мои попадутся в твои руки, вспомни, что лучший и прочнейший изменения суть те, которые происходят от улучшения нравов, без всяких насильственных потрясений».
Вот так же (только без обращения к молодому человеку) написано и в «Путешествии из Москвы в Петербург».
Значит ли это, что Пушкин и Гринёв – одно и то же? Едва ли. Это значит, что эта мысль Пушкина ему необычайно дорога и что он её вложил в уста своему герою. Потом, через 30–40 лет, Достоевский будет вкладывать свои заветные мысли в уста героям, абсолютно далёким от него. Пушкин же это начал первым.
Современники о произведении А. С. Пушкина «Капитанская дочка»
Почему отзывы современников важны? Ведь очень часто современные критики в «Евгении Онегине» видят только болтовню незначительную, в «Мёртвых душах» – прежде всего грязь, в «Войне и мире» – просто потуги армейского унтер-офицера на то, чтобы философствовать всерьёз.
Классические произведения не всегда были таковыми, какими мы их воспринимаем. Они очень часто встречались насмешками и резким неприятием. И мы, читая многие современные отзывы, можем самодовольно про себя подумать, насколько мы умнее, насколько мы лучше понимаем наших авторов. Но это самообман, потому что мы умнее именно потому, что они искали, ошибались, вглядывались, вчитывались. Каждое время прочитывает произведение по-своему. И даже если мы не можем посмотреть старый спектакль, то мы можем посмотреть старый фильм, а потом посмотреть ремейк этого фильма. Вот фильм «Капитанская дочка» вышел в 1958 году, а в 1997 году вышел фильм «Русский бунт», в котором совершенно другая эстетика, другие акценты. А ведь сняты они по одному произведению.
Мы понимаем и знаем о произведениях нередко больше, чем современники. Но есть вещи, которые знают только они. Мы этого никогда не узнаем. Это воздух времени, это его непосредственное ощущение. Мы не всё это сможем сформулировать. Но то, что мы сейчас можем сказать, смотря фильм или спектакль или читая книгу, через 50 лет, а тем более через 100 лет, будет требовать очень тщательного комментария.
Рассмотрите некоторые отзывы очень умных и проницательных людей, чтобы оценить то, как современники и ближайшие потомки читали «Капитанскую дочку».
Пётр Андреевич Вяземский (рис. 14). Статья «Взгляд на литературу нашу в десятилетие после смерти Пушкина».
Рис. 14. П.А. Вяземский
В «Капитанской дочке» история пугачевского бунта или подробности о нем как-то живее, нежели в самой истории. В этой повести коротко знакомишься с положением России в эту странную и страшную годину. Сам Пугачев обрисован метко и впечатлительно. Его видишь, его слышишь. Может быть, в некоторых чертах автор несколько идеализировал его. В его – странно сказать, а иначе сказать нельзя – простодушии, которое в нем по временам оказывается, в его искренности относительно Гринева, пред которым он готов не выдаваться за Петра III, есть что-то напоминающее очерк Димитрия Самозванца, начертанный тем же Пушкиным. Императрица Екатерина так же удачно и верно схвачена кистью мастера, как и комендантша Василиса Егоровна.
А что за прелесть Мария! Как бы ни было, она принадлежит русской былине о Пугачеве. Она воплотилась с нею и отсвечивается на ней отрадным и светлым оттенком. Она другая Татьяна того же поэта.
Владимир Фёдорович Одоевский (рис. 15). Письмо Пушкину. Около 26 октября 1836 года.
Рис. 15. В. Ф. Одоевский
Пугачев слишком скоро, после того как о нем в первый раз говорится, нападает на крепость; увеличение слухов не довольно растянуто — читатель не имеет времени побояться за жителей Белогорской крепости, когда она уже и взята. Семейство Гринева хотелось бы видеть еще раз после всей передряги: хочется знать, что скажет Гринев, увидя Машу с Савельичем. Савельич чудо! Это лицо самое трагическое, т. е. которого больше всех жаль в повести. Пугачев чудесен; он нарисован мастерски. Швабрин набросан прекрасно, но только набросан; для зубов читателя трудно пережевать его переход из гвардии офицера в сообщники Пугачева. По выражению Иосифа Прекрасного, Швабрин слишком умен и тонок, чтобы поверить возможности успеха Пугачева, и не довольно страстен, чтобы из любви к Маше решиться на такое дело. Маша так долго в его власти, а он не пользуется этими минутами. Покаместь Швабрин для меня имеет много нравственно-чудесного; может быть, как прочту в третий раз, лучше пойму.
Николай Васильевич Гоголь (рис. 16). Статья «В чём же, наконец, существо русской поэзии и в чём её особенность».
Рис. 16. Н.В. Гоголь
Сравнительно с «Капитанской дочкой» все наши романы и повести кажутся приторной размазней. Чистота и безыскусственность взошли в ней на такую высокую степень, что сама действительно<сть> кажется перед нею искусственной и карикатурной. В первый раз выступили истинно русские характеры: простой комендант крепости, капитанша, поручик; сама крепость с единственной пушкой, бестолковщина времени и простое величие простых людей, все – не только самая правда, но еще как бы лучше ее. Так оно и быть должно: на то и призванье поэта, чтобы из нас же взять нас и нас же возвратить нам в очищенном в лучшем виде.
Отзыв Николая Николаевича Страхова (рис. 17). Это его статья о «Войне и мире» 1869 года.
Рис. 17. Н.Н. Страхов
Что же такое «Капитанская дочка»? Всем известно, что это одно из драгоценнейших достояний нашей литературы. По простоте и чистоте своей поэзии это произведение одинаково доступно, одинаково привлекательно для взрослых и детей. На «Капитанской дочке» русские дети воспитывают свой ум и свое чувство, так как учителя, без всяких посторонних указаний, находят, что нет в нашей литературе книги более понятной и занимательной и вместе с тем столь серьезной по содержанию и высокой по творчеству.