«Мысль семейная» в романе. Ростовы – Болконские – Курагины
Введение
Известна фраза Толстого: «Мне теперь так ясна моя мысль, — говорил Толстой Софье Андреевне в 1877 году, заканчивая работу над романом. — ...Так в “Анне Карениной” я люблю мысль семейную, в «Войне и мире» любил мысль народную, вследствие войны 12-го года...»
Важно, что «Война и мир» не только не исключает мысли семейной, но во многом строится на этой мысли. Мысль народная и мысль семейная связаны с заглавием книги и ее смыслом. Семья – это единица общности, которая, разрастаясь, превращается в народ. Семья для Толстого олицетворяет отдельный мир и интересует его гораздо больше, чем какие угодно политические преобразования.
Три семьи в романе «Война и мир»
Вспомним начало третьей части второго тома. Толстой рассказывает нам о том, как сближаются два повелителя мира – Наполеон и Александр; рассказывает о преобразованиях в Российской империи, а дальше пишет: «Жизнь между тем, настоящая жизнь людей с своими существенными интересами здоровья, болезни, труда, отдыха, с своими интересами мысли, науки, поэзии, музыки, любви, дружбы, ненависти, страстей шла, как и всегда, независимо и вне политической близости или вражды с Наполеоном Бонапарте и вне всех возможных преобразований».
Можно сделать вывод, что для Толстого то, что происходит в частной жизни человека, гораздо важнее того, что творится в политической сфере.
В «Войне и мире» три основные семьи: Курагины, Болконские и Ростовы. В каждой семье есть отец, сын или сыновья и есть дочь. Собственно, книгу можно прочесть как роман об отношениях семей. Важным фактом является отсутствие в семье Болконских матери, уже из-за этого семья в какой-то мере ущербна.
В семье Курагиных мать есть, но Толстой особого значения ей не придаёт, важными являются лишь два эпизода, когда он говорит о зависти княгини к дочери Элен. Курагины олицетворяют разлад, эгоизм и войну (рис. 1).
Рис. 1. Дети Курагиных
Неслучайно после происшествия с Наташей и Анатолем Пьер говорит Элен, что там, где она, там разврат и зло. Как и всегда, для Толстого важны семейные черты. Так, на вечере у Анны Павловны Шерер Толстой описывает старшего сына Курагиных Ипполита: «Черты его лица были те же, как и у сестры, но у той все освещалось жизнерадостной, самодовольной, молодой, неизменной улыбкой и необычайной, античной красотой тела; у брата, напротив, то же лицо было отуманено идиотизмом и неизменно выражало самоуверенную брезгливость, а тело было худощаво и слабо».
То, что семья Курагиных несет в себе разлад, ясно из эпизодов с Анатолем. Его поведение при сватовстве к княжне Марье Болконской и в случае с Наташей Ростовой говорит о том, он делает все что угодно ради своего удовольствия и выгоды, не считаясь с чужими чувствами.
Званый вечер, на котором решилась судьба Пьера, устроил князь Василий, который был уверен, что Пьер объяснится с Элен.
«Среди тех ничтожно мелких, искусственных интересов, которые связывали это общество, попало простое чувство стремления красивых и здоровых молодых мужчины и женщины друг к другу. И это человеческое чувство подавило все и парило над всем их искусственным лепетом».
В этой фразе нет и намека на духовную близость между Пьером и Элен. «Он хотел нагнуться над ее рукой и поцеловать ее; но она быстрым и грубым движением головы перехватила его губы и свела их с своими. Лицо ее поразило Пьера своим изменившимся, неприятно-растерянным выражением.
“Теперь уж поздно, все кончено; да и я люблю ее”, — подумал Пьер.
— Je vous aime!— сказал он, вспомнив то, что нужно было говорить в этих случаях; но слова эти прозвучали так бедно, что ему стало стыдно за себя».
Пьер с его требовательным нравственным чутьем понимает, что не любит Элен, что брак с ней – это не то, чего он хочет. И после дуэли с Долоховым он будет себя упрекать в том, что солгал, признаваясь ей в любви. Непросто так Пьер признается Элен на французском, так ему легче соврать.
Князь Николай Болконский и княжна Марья
Для Болконских имение в Лысых Горах имеет такое же значение, как Ясная Поляна для Толстого (рис. 2).
Рис. 2. В доме Болконских. Лысые Горы
Лысые Горы для этой семьи – их крепость, в которой Николай Андреевич Болконский является абсолютным владыкой. Он устроил в поместье свой собственный мир, живущие в нем следуют его правилам. Толстой намеренно подчеркивает в князе независимость и аристократизм.
Болконских отличает гипертрофированное ощущение собственного «я», они мнят себя центром вселенной. Например, князь Болконский, отпуская Андрея на войну, больше беспокоится не о том, чтобы сын остался в живых, а о том, чтобы вел себя достойно своей фамилии и не опорочил ее.
Гордость княжны Марьи проявляется, когда в 1812 году Бурьен предлагает ей покровительство французского генерала: «Чтобы князь Андрей знал, что она во власти французов! Чтоб она, дочь князя Николая Андреича Болконского, просила господина генерала Рамо оказать ей покровительство и пользовалась его благодеяниями!<...>но она чувствовала себя вместе с тем представительницей своего покойного отца и князя Андрея. Она невольно думала их мыслями и чувствовала их чувствами».
Внешние аристократические черты, присущие всей семьи Болконских, связывают их еще более крепкими узами.
Об отношениях Марьи и ее отца Толстой пишет много и очень настойчиво: «Он беспрестанно больно оскорблял княжну Марью, но дочь даже не делала усилий над собой, чтобы прощать его. Разве мог бы он быть виноват перед нею и разве мог отец ее, который (она все-таки знала это) любил ее, быть с ней несправедливым? Да и что такое справедливость? Княжна никогда не думала об этом гордом слове: справедливость. Все сложные законы человечества сосредоточивались для нее в одном простом и ясном законе – в законе любви и самоотвержения, преподанном нам тем, который с любовью страдал за человечество, когда сам он – Бог. Что ей было за дело до справедливости или несправедливости других людей? Ей надо было самой страдать и любить, и это она делала».
Еще одной очень яркой сценой, характеризующей отношения отца и дочери, является сцена перед смертью князя.
«Душенька… или дружок... – Княжна Марья не могла разобрать; но, наверное, по выражению его взгляда, сказано было нежное, ласкающее слово, которого он никогда не говорил.<...>
– Зачем не пришла?
“А я желала? желала его смерти!” – думала княжна Марья.
Он помолчал.
– Спасибо тебе... дочь, дружок... за все, за все... прости... спасибо... прости... спасибо!.. И слезы текли из его глаз».
И даже в такие напряженные минуты княжна не может перестать заниматься самоанализом, признаваясь себе вновь, что желала смерти отца.
Книга заканчивается свадьбой княжны Марье и Николая Ростова (рис. 4).
Рис. 4. Николай Ростов и Марья Болконская в Воронеже
Тут не стоит забывать о Соне, эта героиня во многом напоминает нам Мармеладову из «Преступления и наказания». Прежде всего она готова на самопожертвование, что для Достоевского – высшая характеристика личности, а для Толстого – нет. Непросто так в разговоре Наташа Ростова говорит княжне Марье, что Соня – пустоцвет, вспоминая строки из Евангелия. У Сони слишком мало своего, а тем, что есть, она готова пожертвовать. И тут Толстой снова напоминает важную для себя истину: кто счастлив, тот и прав.
Когда Толстой пишет об отношениях княжны Марьи и Николая Ростова, он подчеркивает, что Николай во многом не понимает духовной высоты, на которой находится его жена. Он чувствует, что она выше него.
Когда княжна приходит к нему после ссоры, Николай говорит ей:
«– Ах, какая ты смешная! Не по хорошу мил, а по милу хорош. Это только Malvina и других любят за то, что они красивы; а жену разве я люблю? Я не люблю, а так, не знаю, как тебе сказать. Без тебя и когда вот так у нас какая-то кошка пробежит, я как будто пропал и ничего не могу. Ну что, я люблю палец свой? Я не люблю, а попробуй, отрежь его…
– Нет, я не так, но я понимаю. Так ты на меня не сердишься?»
Следует отметить, что книга как начиналась образом сироты Пьера Безухова, так и заканчивается сном сироты Николеньки Болконского, у которого такой же лучистый взгляд, как у княжны Марьи и князя Андрея, и для которого отец – божество
Пение Наташи
Пение Наташи встречается нам в романе дважды. И пение, и танец в толстовском изображении человека необычайно важны, поскольку в них есть ритм (рис. 5).
Рис. 5. Танец Наташи
Первый раз писатель описывает пение Наташи после эпизода с игрой в карты, когда Николай возвращается домой, проиграв значительную сумму денег.
«“И вот охота заставлять ее петь! Что она может петь? И ничего тут нет веселого”, — думал Николай.
<....> Пулю в лоб — одно, что остается, а не петь, — подумал он. — Уйти? но куда же? Все равно, пускай поют!
Соня с Наташей почувствовали, что с Николаем что-то происходит, но нарочно обманули себя, чтоб не портить веселье.
“И чему она радуется! — подумал Николай, глядя на сестру. — И как ей не скучно и не совестно!” Наташа взяла первую ноту, горло ее расширилось, грудь выпрямилась, глаза приняли серьезное выражение. Она не думала ни о ком, ни о чем в эту минуту, и из в улыбку сложенного рта полились звуки, те звуки, которые может производить в те же промежутки времени и в те же интервалы всякий, но которые тысячу раз оставляют вас холодным, в тысячу первый раз заставляют вас содрогаться и плакать.
<...>“Не обработан, но прекрасный голос, надо обработать”, — говорили все. Но говорили это обыкновенно уже гораздо после того, как замолкал ее голос.
<...>В голосе ее была та девственность, нетронутость, то незнание своих сил и та необработанная еще бархатность, которые так соединялись с недостатками искусства пения, что, казалось, нельзя было ничего изменить в этом голосе, не испортив его.
“Что ж это такое? — подумал Николай, услыхав ее голос и широко раскрывая глаза. — Что с ней сделалось? Как она поет нынче?” — подумал он. И вдруг весь мир для него сосредоточился в ожидании следующей ноты, следующей фразы, и все в мире сделалось разделенным на три темпа: “Oh mio crudele affetto... Раз, два, три... раз, два... три... раз... Oh mio crudele affetto... Раз, два три... раз. Эх, жизнь наша дурацкая! — думал Николай. — Все это, и несчастье, и деньги, и Долохов, и злоба, и честь, — все это вздор... а вот оно — настоящее... Ну, Наташа, ну, голубчик! ну, матушка!.. Как она этот si возьмет... Взяла? Слава Богу”. — И он, сам не замечая того, что он поет, чтобы усилить этот si, взял втору в терцию высокой ноты. “Боже мой! как хорошо! Неужели это я взял? как счастливо!” — подумал он.
О, как задрожала эта терция и как тронулось что-то лучшее, что было в душе Ростова. И это что-то было независимо от всего в мире и выше всего в мире. Какие тут проигрыши, и Долоховы, и честное слово!.. Все вздор! Можно зарезать, украсть и все-таки быть счастливым...»
В Наташе есть врожденная полнота бытия, которая заставляет ее так трагически переносить разлуку с князем Андреем, говорить толстовскими фразами о земной жизни, верить, что люди не ниже ангелов. Автор подчеркивает, что девушка от природы наделена чувством народного духа.
Как и само пение, так и музыка имеет большое значение в произведениях Толстого. Так, писатель говорит в «Крейцеровой сонате»: «И вообще страшная вещь музыка. Что это такое? Я не понимаю. Что такое музыка? Что она делает? И зачем она делает то, что она делает? Говорят, музыка действует возвышающим душу образом, — вздор, неправда! Она действует, страшно действует, я говорю про себя, но вовсе не возвышающим душу образом. Она действует ни возвышающим, ни принижающим душу образом, а раздражающим душу образом. Как вам сказать? Музыка заставляет меня забывать себя, мое истинное положение, она переносит меня в какое-то другое, не свое положение: мне под влиянием музыки кажется, что я чувствую то, чего я, собственно, не чувствую, что я понимаю то, чего не понимаю, что могу то, чего не могу»
Наташа в эпилоге
«Наташа вышла замуж ранней весной 1813 года, и у ней в 1820 году было уже три дочери и один сын, которого она страстно желала и теперь сама кормила.
<...>Она пополнела и поширела, так что трудно было узнать в этой сильной матери прежнюю тонкую, подвижную Наташу. Черты лица ее определились и имели выражение спокойной мягкости и ясности. В ее лице не было, как прежде, этого непрестанно горевшего огня оживления, составлявшего ее прелесть. Теперь часто видно было одно ее лицо и тело, а души вовсе не было видно. Видна была одна сильная, красивая и плодовитая самка».
В этой фразе Толстой отображает и свое отношение к женщине, к ее месту в жизни семьи. Также он касается современного вопроса эмансипации женщины, против которой был настроен и спорил в романе. «Война и мир» – однозначно произведение полемическое, но полемика в нем не самое главное. Главное – выражение собственного взгляда автора на мир, на человека, на смерть, на Бога, на семью.
Больше чем через двадцать лет после «Войны и мира» Толстой пишет послесловие к чеховской «Душечке» – рассказу о женщине, которая несколько раз вступала в брак и меняла свои воззрения в зависимости от мужа, но счастье обрела, лишь воспитывая чужого ребенка, которой становится смыслом ее жизни. Начинает Толстой послесловие с библейского сюжета о пророке, которого подкупили и сказали проклясть израильтян. Пророк взошел на гору с этим намерением, но Бог помешал ему проклясть народ и, наоборот, заставил его благословить. И тоже произошло с Чеховым, который хотел высмеять душечку, но вместо этого показал ее широкую душу и огромное сердце. У Оли есть любовь, и в данном случае совершенно неважно, по отношению к кому она испытывает это чувство, ведь любовь свята сама по себе. Автор говорит нам о том, что без женщин-телеграфисток и секретарей мы обойдемся, но без женщин-матерей, которые умеют любить, нет. Женщина может делать все, чем занимается мужчина, но он не сможет выполнять ее работу.
Так, уже в эпилоге «Войны и мира» Толстой описывает счастье Наташи, которая нашла себя и обрела семью. Он описывает ее отношения с Пьером: «Она чувствовала, что связь ее с мужем держалась не теми поэтическими чувствами, которые привлекали его к ней, а держалась чем-то другим, неопределенным, но твердым, как связь ее собственной души с ее телом» (рис. 6).
Рис. 6. Наташа Ростова и Пьер Безухов
Тема семейного счастья всегда интересовала писателя, он написал «Семейное счастье», «Анну Каренину», повесть «Дьявол».
«— Ты знаешь, о чем я думаю? — сказала она, — о Платоне Каратаеве. Как он? Одобрил бы тебя теперь?
Пьер нисколько не удивлялся этому вопросу. Он понял ход мыслей жены.
— Платон Каратаев? — сказал он и задумался, видимо, искренно стараясь представить себе суждение Каратаева об этом предмете. — Он не понял бы, а впрочем, я думаю, что да.
<...> — Нет, не одобрил бы, — сказал Пьер, подумав. — Что он одобрил бы, это нашу семейную жизнь. Он так желал видеть во всем благообразие, счастье, спокойствие, и я с гордостью показал бы ему нас».