Л.Н. Толстой. Художественный мир писателя

 Художественный мир Льва Толстого

Ро­дил­ся Лев Ни­ко­ла­е­вич Тол­стой в 1828 году и про­жил 82 года (рис. 1).

Л.Н. Тол­стой

Рис. 1 Л.Н. Тол­стой

Когда Тол­стой ро­дил­ся, про­шло всего три года после вос­ста­ния де­каб­ри­стов, Пуш­кин еще не за­кон­чил «Ев­ге­ния Оне­ги­на», Го­голь еще не на­пе­ча­тал и не на­пи­сал ни од­но­го про­из­ве­де­ния. Когда Тол­стой умер (в 1910 году), Ма­я­ков­ский уже читал свои стихи зна­ко­мым, ро­дил­ся Твар­дов­ский, оста­ва­лось че­ты­ре года до на­ча­ла Пер­вой ми­ро­вой войны и семь лет до на­ча­ла ре­во­лю­ции 1917 года.

Школа Льва Тол­сто­го

Б.М. Эй­хен­ба­ум неод­но­крат­но вы­ска­зы­вал одну очень ин­те­рес­ную мысль: Тол­стой на­чи­на­ет за­ни­мать­ся шко­лой по­то­му, что он ухо­дит из со­вре­мен­ной ли­те­ра­ту­ры, он не при­жил­ся там, он не впи­сал­ся в нее (рис. 2). Его рас­ска­зы, на­пе­ча­тан­ные в жур­на­ле «Со­вре­мен­ник», по­ка­зы­ва­ют, что Лев Ни­ко­ла­е­вич по­те­рял былую славу, а по­след­ние про­из­ве­де­ния «Се­мей­ное сча­стье» и «Аль­берт» ни­ко­му не нра­вят­ся.

Яс­но­по­лян­ская школа

Рис. 2. Яс­но­по­лян­ская школа

Тол­стой ухо­дит за­ни­мать­ся шко­лой под вли­я­ни­ем мно­гих фак­то­ров и при­чин:

● от­но­ше­ний по­ме­щи­ка, об­ра­зо­ван­но­го че­ло­ве­ка и кре­стья­ни­на;

● во­про­са о гра­мот­но­сти.

Тол­стой го­во­рил: «Над спо­ра­ми: по­лез­на ли гра­мот­ность, или нет, не сле­ду­ет сме­ять­ся. Это очень се­рьез­ный и груст­ный спор, и я прямо беру сто­ро­ну от­ри­ца­тель­ную. Гра­мо­та, про­цесс чте­ния и пи­са­ния вре­ден. Пер­вое, что он чи­та­ет, – сла­вян­ский сим­вол веры, псал­тырь, за­по­ве­ди (сла­вян­ские), вто­рое – га­да­тель­ную книгу и т.п. Не по­ве­рив на деле, труд­но себе пред­ста­вить ужас­ные опу­сто­ше­ния, ко­то­рые это про­из­во­дит в ум­ствен­ных спо­соб­но­стях, и раз­ру­ше­ния в нрав­ствен­ном скла­де уче­ни­ков. Надо по­бы­вать в сель­ских шко­лах и в се­ми­на­ри­ях (я ис­сле­до­вал это дело), в се­ми­на­ри­ях, ко­то­рые до­став­ля­ют пе­да­го­гов в учи­ли­ща от пра­ви­тель­ства, чтобы по­нять, от­че­го уче­ни­ки этих школ вы­хо­дят глу­пее и без­нрав­ствен­нее неуче­ни­ков. Чтобы на­род­ное об­ра­зо­ва­ние пошло, нужно, чтобы оно было пе­ре­да­но в руки об­ще­ства.

Л.Н. Тол­стой.12 марта 1860 года».

Тол­стой все­гда очень се­рьез­но под­хо­дит к лю­бо­му делу и от­ста­и­ва­ет свою точку зре­ния до конца. Если он рас­хо­дит­ся с че­ло­ве­ком во мне­нии, то не ищет ком­про­мис­са, а пре­кра­ща­ет от­но­ше­ния. Так про­ис­хо­дит и в слу­чае с его дру­гом Чи­че­ри­ным.

Б.Н. Чи­че­рин, с ко­то­рым Тол­стой одно время по­дру­жил­ся, по­ра­зил его своим умом и об­ра­зо­ван­но­стью. Он был уче­ным юри­стом. Тол­стой смо­ло­ду ин­те­ре­со­вал­ся юри­ди­че­ски­ми на­у­ка­ми и, по­зна­ко­мив­шись с Чи­че­ри­ным, жадно вби­рал в себя новые для него мысли и све­де­ния. Но когда, как Тол­стой вы­ра­зил­ся в днев­ни­ке, он «лил в него (Чи­че­ри­на) все на­ко­пив­ши­е­ся чув­ства», то ока­за­лось, что Чи­че­рин не смог охва­тить того моря под­час не со­всем разо­бран­ных, не со­всем ясных мыс­лей, ко­то­рые Тол­стой об­ру­шил на сво­е­го уче­но­го друга. Впо­след­ствии, когда Тол­стой все боль­ше и боль­ше по­гру­жал­ся в ин­те­ре­сы на­ро­да и за­нял­ся во­про­сом об­ра­зо­ва­ния кре­стьян­ских детей, дру­зья разо­шлись еще боль­ше. Чи­че­рин не понял и не по­со­чув­ство­вал де­я­тель­но­сти Тол­сто­го. Вот что он пишет Чи­че­ри­ну 11 ап­ре­ля 1861 года из Дрез­де­на: «Вос­по­ми­на­ние о нашей по­след­ней пе­ре­пис­ке и твои два пись­ма, ко­то­рые я нашел в Дрез­дене, за­ста­ви­ли меня еще раз се­рьез­но за­ду­мать­ся о наших от­но­ше­ни­ях, – мы иг­ра­ли в друж­бу. Ее не может быть между двумя лю­дь­ми, столь раз­лич­ны­ми, как мы.<...>

Тебе стран­но, как учить гряз­ных ребят. Мне непо­нят­но, как, ува­жая себя, можно пи­сать об осво­бож­де­нии – ста­тью. Разве можно ска­зать в ста­тье одну мил­ли­он­ную долю того, что зна­ешь и что нужно бы ска­зать, и хоть что-ни­будь, и хоть одну мысль спра­вед­ли­вую, ис­тин­но спра­вед­ли­вую. А по­са­дить де­ре­во можно и вы­учить пле­сти лапти на­вер­но можно».

Тол­стой под­чер­ки­ва­ет, что есть об­ра­зо­ва­ние, ко­то­рым за­ни­мать­ся можно и нужно, и что есть вос­пи­та­ние, ко­то­рым мы не имеем права за­ни­мать­ся. Ведь един­ствен­ное, что мы можем сде­лать, – пре­вра­тить ре­бен­ка в нас самих, а мы сквер­ные люди и зачем же пре­вра­щать его в нас?!

Очень важна для Тол­сто­го яв­ля­ет­ся точка зре­ния кре­стья­ни­на. Пи­са­тель го­во­рит, что это мо­гу­чий голос на­ро­да и к нему нужно при­слу­ши­вать­ся.

Пре­жде всего школа Тол­сто­го стро­ит­ся на от­сут­ствии при­нуж­де­ния. Нужно учить тому, о чем тебя спра­ши­ва­ют, ни­ка­ко­го обя­за­тель­но­го по­се­ще­ния уро­ков.

«Я вижу близ­ко­го и хо­ро­шо мне из­вест­но­го туль­ско­го му­жи­ка, ко­то­рый не нуж­да­ет­ся в быст­рых пе­ре­ез­дах из Тулы в Моск­ву, на Рейн, в Париж и об­рат­но. Воз­мож­ность таких пе­ре­ез­дов не при­бав­ля­ет для него ни­сколь­ко бла­го­со­сто­я­ния. Все по­треб­но­сти свои он удо­вле­тво­ря­ет своим тру­дом, и, на­чи­ная от пищи и до одеж­ды, все про­из­во­дит­ся им самим: день­ги для него не со­став­ля­ют бо­гат­ства».

Это от­ры­вок одной из трех важ­ней­ших пе­да­го­ги­че­ских ста­тей ав­то­ра, они на­зы­ва­ют­ся так: «Вос­пи­та­ние и об­ра­зо­ва­ние», «Про­гресс и опре­де­ле­ние об­ра­зо­ва­ния», «Кому у кого учить­ся пи­сать».

По сло­вам Тол­сто­го, ре­ли­гия про­грес­са ни­че­го не стоит. Для него это по­ня­тие не об­ла­да­ет по­ло­жи­тель­ной окрас­кой. Так, за­дол­го до Тол­сто­го, Жан-Жак Руссо в одном из своих пер­вых про­из­ве­де­ний при­дер­жи­вал­ся ана­ло­гич­ной точки зре­ния. Они оба вы­сту­па­ли за пер­во­быт­ное, есте­ствен­ное и гар­мо­нич­ное от­но­ше­ние че­ло­ве­ка к миру.

В ста­тье «Кому у кого учит­ся пи­сать» Тол­стой от­кро­вен­но от­вер­га­ет со­вре­мен­ные при­е­мы в ли­те­ра­ту­ре и в ка­че­стве об­раз­цо­во­го про­из­ве­де­ния пред­ла­га­ет со­чи­не­ние сво­е­го уче­ни­ка Федь­ки на тему «Лож­кой кор­мит, а стеб­лем глаз колет». В этой ста­тье, как и во всем своем твор­че­стве, Тол­стой ло­ма­ет сте­рео­ти­пы и на­ме­рен­но идет про­тив те­че­ния.

Еще одним зна­чи­тель­ным во­про­сом для Тол­сто­го был во­прос о до­ступ­ном и ин­те­рес­ном чте­нии для кре­стьян//

Тол­стой не про­сто жил в двух сто­ле­ти­ях, а все впе­чат­ле­ния бытия про­пу­стил через себя и вы­плес­нул на бу­ма­ге, пе­ре­ра­бо­тав по-сво­е­му. Ав­то­ра все­гда от­ли­ча­ла уди­ви­тель­ная ду­хов­ная са­мо­сто­я­тель­ность, он ни­ко­гда не при­ни­мал ни­че­го на веру и не со­гла­шал­ся ни с ка­ки­ми ав­то­ри­те­та­ми.

Автор очень чутко вос­при­ни­мал и мог опре­де­лить, что яв­ля­ет­ся дол­го­сроч­ным, а что – ми­нут­ным ин­те­ре­сом, какие темы будут ак­ту­аль­ны для людей раз­ных воз­рас­тов, ре­ли­гий, людей из раз­ных стран и раз­ных сто­ле­тий. К сво­е­му пре­клон­но­му воз­рас­ту он фак­ти­че­ски не ин­те­ре­со­вал­ся зло­бо­днев­ны­ми те­ма­ми.

Рас­сказ «Набег»

В де­каб­ре 1852 года ре­дак­то­ру жур­на­ла «Со­вре­мен­ник» Н.А. Некра­со­ву был по­слан рас­сказ «Набег», пер­вый опыт Тол­сто­го в на­пи­са­нии во­ен­ной прозы (рис. 3).

Н.А. Некра­сов

Рис. 3. Н.А. Некра­сов

В чер­но­ви­ках к этому рас­ска­зу есть такой фраг­мент: «Война все­гда ин­те­ре­со­ва­ла меня. Но война не в смыс­ле ком­би­на­ций ве­ли­ких пол­ко­вод­цев, – писал он в рас­ска­зе “Набег”, во­об­ра­же­ние мое от­ка­зы­ва­лось сле­дить за та­ки­ми гро­мад­ны­ми дей­стви­я­ми: я не по­ни­мал их, а ин­те­ре­со­вал меня самый факт войны – убий­ство (рис. 4). Мне ин­те­рес­нее знать, каким об­ра­зом и под вли­я­ни­ем ка­ко­го чув­ства убил один сол­дат дру­го­го, чем рас­по­ло­же­ние войск при Аустер­лиц­кой или Бо­ро­дин­ской битве».

Ил­лю­стра­ция к рас­ска­зу «Набег»

Рис. 4. Ил­лю­стра­ция к рас­ска­зу «Набег»

Тол­сто­го ин­те­ре­су­ет по­ве­де­ние че­ло­ве­ка в ми­ну­ту смер­тель­ной опас­но­сти. Что за­став­ля­ет од­но­го че­ло­ве­ка уби­вать дру­го­го, ведь убий­ство про­ти­во­ре­чит че­ло­ве­че­ской при­ро­де и ра­зу­му? В ос­но­ве тол­стов­ской во­ен­ной прозы все­гда лежит его соб­ствен­ный во­ен­ный опыт. В днев­ни­ках, ко­то­рые он вел в пе­ри­од служ­бы, очень де­таль­но опи­са­но имен­но его по­ве­де­ние во время битвы.

Все три кав­каз­ских рас­ска­за на­пи­са­ны от пер­во­го лица, но от раз­ных рас­сказ­чи­ков. Все про­из­ве­де­ния явно про­ти­во­сто­ят ро­ман­ти­че­ской тра­ди­ции изоб­ра­же­ния Кав­ка­за.

Рот­ный ко­ман­дир из рас­ска­за «Рубка леса» го­во­рит сво­е­му со­бе­сед­ни­ку: «Ведь в Рос­сии во­об­ра­жа­ют Кав­каз как-то ве­ли­че­ствен­но, с веч­ны­ми дев­ствен­ны­ми льда­ми, бур­ны­ми по­то­ка­ми, с кин­жа­ла­ми, бур­ка­ми, чер­ке­шен­ка­ми, – всё это страш­ное что-то, а в сущ­но­сти ни­че­го в этом нету ве­се­ло­го».

Тол­стой явно раз­ру­ша­ет это книж­ное пред­став­ле­ние. Если в по­ве­стях А.Н. Бе­с­ту­же­ва-Мар­лин­ско­го мы по­сто­ян­но чув­ству­ем на­пря­жен­ный ро­ман­ти­че­ский стиль са­мо­го по­вест­во­ва­ния, то у Тол­сто­го мы на­блю­да­ем ин­то­на­ции очер­ка. Вме­сто ге­ро­ев-удаль­цов автор изоб­ра­жа­ет обык­но­вен­ных людей. Вот как Тол­стой изоб­ра­жа­ет по­ру­чи­ка Ро­зен­кран­ца: «Это был один из наших мо­ло­дых офи­це­ров, удаль­цов-джи­ги­тов, об­ра­зо­вав­ших­ся по Мар­лин­ско­му и Лер­мон­то­ву. Эти люди смот­рят на Кав­каз не иначе, как сквозь приз­му ге­ро­ев на­ше­го вре­ме­ни, Мул­ла-Ну­ро­ви т.п., и во всех своих дей­стви­ях ру­ко­вод­ству­ют­ся не соб­ствен­ны­ми на­клон­но­стя­ми, а при­ме­ром этих об­раз­цов».

Для Тол­сто­го вести себя так, как это де­ла­ли ли­те­ра­тур­ные об­раз­цы, со­вер­шен­но непри­ем­ле­мо. Герой, ко­то­рый пы­та­ет­ся вести себя по кни­гам, стал­ки­ва­ет­ся с же­сто­кой ре­аль­но­стью. Про­ти­во­по­став­ле­ние че­ло­ве­ка, ко­то­рый не при­тво­ря­ет­ся (на­при­мер, Хло­по­ва), и че­ло­ве­ка, ко­то­рый все­гда что-то иг­ра­ет, – Ро­зен­кран­ца, встре­тит­ся нам и в «Войне и мире».

Еще одна важ­ная тема, ко­то­рую Тол­стой за­тра­ги­ва­ет в «На­бе­ге» – непри­я­тие войны. Для ге­роя-но­вич­ка все ка­жет­ся непо­нят­ным, для него стран­но и же­ла­ние людей ри­нуть­ся в бой, и их бес­стра­шие перед смер­тью. «Неуже­ли тесно жить людям на этом пре­крас­ном свете, под этим неиз­ме­ри­мым звезд­ным небом?»

У Тол­сто­го при­ро­да все­гда про­ти­во­сто­ит войне, она яв­ля­ет­ся об­ра­зом гар­мо­нии и ис­ти­ны, а война – это раз­лад и дис­гар­мо­ния, от­кло­не­ние от иде­а­ла//

Тол­стой очень часто за­да­вал дет­ские и ста­вя­щие окру­жа­ю­щих в нелов­кое по­ло­же­ние во­про­сы. В чем смысл жизни? Что оста­ет­ся от че­ло­ве­ка, когда он уми­ра­ет? Но имен­но эти на­ив­ные во­про­сы все­гда его ин­те­ре­со­ва­ли. Он четко раз­ли­чал уров­ни бытия. Га­зе­ты и жур­на­лы автор на­зы­вал ум­ствен­ным бор­де­лем, в чем ре­ши­тель­но рас­хо­дил­ся во мне­ни­ях с До­сто­ев­ским.

Для боль­шин­ства ге­ро­ев Тол­сто­го смыс­лом их жиз­нен­но­го пути яв­ля­ет­ся до­сти­же­ние и об­ре­те­ние глу­бин­но­го смыс­ла бытия, он не может быть сфор­му­ли­ро­ван, а снис­хо­дит как оза­ре­ние. Важ­ней­шие по­ня­тия в ху­до­же­ствен­ном мире пи­са­те­ля – гар­мо­ния и дис­гар­мо­ния. Тол­стой умел изоб­ра­жать ми­ну­ты пол­но­ты бытия.

— Для меня? Нет! Для меня все про­па­ло, — ска­за­ла она со сты­дом и са­мо­уни­же­ни­ем.

— Все про­па­ло? — по­вто­рил он. — Ежели бы я был не я, а кра­си­вей­ший, ум­ней­ший и луч­ший че­ло­век в мире и был бы сво­бо­ден, я бы сию ми­ну­ту на ко­ле­нях про­сил руки и любви вашей.

<...>— Те­перь куда при­ка­же­те? — спро­сил кучер.

«Куда? — спро­сил себя Пьер. — Куда же можно ехать те­перь? Неуже­ли в клуб или в гости?» Все люди ка­за­лись так жалки, так бедны в срав­не­нии с тем чув­ством уми­ле­ния и любви, ко­то­рое он ис­пы­ты­вал; в срав­не­нии с тем раз­мяг­чен­ным, бла­го­дар­ным взгля­дом, ко­то­рым она по­след­ний раз из-за слез взгля­ну­ла на него.

— Домой, — ска­зал Пьер, несмот­ря на де­сять гра­ду­сов мо­ро­за рас­па­хи­вая мед­ве­жью шубу на своей ши­ро­кой, ра­дост­но ды­шав­шей груди.

Было мо­роз­но и ясно. Над гряз­ны­ми, по­лу­тем­ны­ми ули­ца­ми, над чер­ны­ми кры­ша­ми сто­я­ло тем­ное звезд­ное небо.

Пьер, толь­ко глядя на небо, не чув­ство­вал оскор­би­тель­ной ни­зо­сти всего зем­но­го в срав­не­нии с вы­со­тою, на ко­то­рой на­хо­ди­лась его душа. При въез­де на Ар­бат­скую пло­щадь огром­ное про­стран­ство звезд­но­го тем­но­го неба от­кры­лось гла­зам Пьера. Почти в се­ре­дине этого неба над Пре­чи­стен­ским буль­ва­ром, окру­жен­ная, об­сы­пан­ная со всех сто­рон звез­да­ми, но от­ли­ча­ясь от всех бли­зо­стью к земле, белым све­том и длин­ным, под­ня­тым квер­ху хво­стом, сто­я­ла огром­ная яркая ко­ме­та 1812-го года, та самая ко­ме­та, ко­то­рая пред­ве­ща­ла, как го­во­ри­ли, вся­кие ужасы и конец света. Но в Пьере свет­лая звез­да эта с длин­ным лу­чи­стым хво­стом не воз­буж­да­ла ни­ка­ко­го страш­но­го чув­ства. На­про­тив, Пьер ра­дост­но, мок­ры­ми от слез гла­за­ми смот­рел на эту свет­лую звез­ду, ко­то­рая, как будто с невы­ра­зи­мой быст­ро­той про­ле­тев неиз­ме­ри­мые про­стран­ства по па­ра­бо­ли­че­ской линии, вдруг, как вон­зив­ша­я­ся стре­ла в землю, вле­пи­лась тут в одно из­бран­ное ею место на чер­ном небе и оста­но­ви­лась, энер­гич­но под­няв квер­ху хвост, све­тясь и играя своим белым све­том между бес­чис­лен­ны­ми дру­ги­ми мер­ца­ю­щи­ми звез­да­ми. Пьеру ка­за­лось, что эта звез­да вполне от­ве­ча­ла тому, что было в его рас­цвет­шей к новой жизни, раз­мяг­чен­ной и обод­рен­ной душе.

Звезд­ное небо в ро­мане неод­но­крат­но вы­сту­па­ет об­ра­зом бес­ко­неч­ной и та­ин­ствен­ной жизни.

Бес­страш­ный и при­сталь­ный са­мо­ана­лиз ха­рак­те­рен для самых близ­ких Тол­сто­му ге­ро­ев. Пи­са­тель и сам по­сто­ян­но ко­пал­ся в своей душе и бес­по­щад­но вы­ис­ки­вал то, что пы­тал­ся спря­тать от себя и окру­жа­ю­щих. При таком пси­хо­ана­ли­зе Тол­стой все­гда под­чер­ки­вал, что любой че­ло­век бес­ко­не­чен и рас­крыть его пол­но­стью невоз­мож­но. Так, он писал в днев­ни­ке: «Да я и сам не знаю себя, по­ня­тия не имею. Во всю длин­ную жизнь свою толь­ко из­ред­ка, из­ред­ка кое-что из меня вид­не­лось мне».

Жизнь Тол­сто­го до 1862 года

Тол­стые– ста­рин­ный дво­рян­ский род (рис. 5).

Ге­не­а­ло­ги­че­ское древо Тол­стых

Рис. 5. Ге­не­а­ло­ги­че­ское древо Тол­стых

Имен­но такая бо­га­тая на ве­ли­ких людей ро­до­слов­ная вос­пи­та­ла в Тол­стом неве­ро­ят­но силь­ное чув­ство соб­ствен­но­го до­сто­ин­ства.

Летом 1862 года в от­сут­ствие Льва Тол­сто­го в Ясной По­ляне был про­ве­ден жан­дарм­ский обыск. Обыск этот был вы­зван тем, что в свою яс­но­по­лян­скую школу Тол­стой при­ни­мал в ка­че­стве пе­да­го­гов сту­ден­тов, ко­то­рые были ис­клю­че­ны или ушли из Мос­ков­ско­го уни­вер­си­те­та. На этих сту­ден­тов по­сту­пил донос, так как они про­жи­ва­ли без вида на жи­тель­ство и к тому же, по слу­хам, имели при себе за­пре­щен­ную ли­те­ра­ту­ру. В до­но­се также было ука­за­но, что в усадь­бе есть пе­чат­ный ста­нок. Жан­дарм в со­про­вож­де­нии зем­ских вла­стей про­из­во­дит обыск и уез­жа­ет. При­быв­ший на сле­ду­ю­щий день Тол­стой пишет пись­мо царю Алек­сан­дру II.

«1862 г. Ав­гу­ста 22. Москва.

Ваше Ве­ли­че­ство!

6-го июля жан­дарм­ский штаб-офи­цер в со­про­вож­де­нии зем­ских вла­стей при­е­хал во время моего от­сут­ствия в мое име­ние. В доме моем жили во время ва­ка­ции мои гости, сту­ден­ты, сель­ские учи­те­ля ми­ро­во­го участ­ка, ко­то­рым я управ­лял, моя тетка и сест­ра моя. Жан­дарм­ский офи­цер объ­явил учи­те­лям, что они аре­сто­ва­ны, по­тре­бо­вал их вещи и бу­ма­ги. Обыск про­дол­жал­ся два дня; обыс­ка­ны были: школа, под­ва­лы и кла­до­вые. Ни­че­го по­до­зри­тель­но­го, по сло­вам жан­дарм­ско­го офи­це­ра, не было най­де­но.

Кроме оскорб­ле­ния, на­не­сен­но­го моим го­стям, най­де­но было нуж­ным на­не­сти то же оскорб­ле­ние мне, моей тетке и моей сест­ре. Жан­дарм­ский офи­цер пошел обыс­ки­вать мой ка­би­нет, в то время спаль­ню моей сест­ры. На во­прос о том, на каком ос­но­ва­нии он по­сту­па­ет таким об­ра­зом, жан­дарм­ский офи­цер объ­явил сло­вес­но, что он дей­ству­ет по вы­со­чай­ше­му по­ве­ле­нию. При­сут­ствие со­про­вож­дав­ших жан­дарм­ских сол­дат и чи­нов­ни­ков под­твер­жда­ли его слова. Чи­нов­ни­ки яви­лись в спаль­ню сест­ры, не оста­ви­ли ни одной пе­ре­пис­ки, ни од­но­го днев­ни­ка непро­чи­тан­ным и, уез­жая, объ­яви­ли моим го­стям и се­мей­ству, что они сво­бод­ны и что ни­че­го по­до­зри­тель­но­го не было най­де­но.

Сле­до­ва­тель­но, они были и наши судьи и от них за­ви­се­ло об­ви­нить нас по­до­зри­тель­ны­ми и несво­бод­ны­ми. Жан­дарм­ский офи­цер при­ба­вил, од­на­ко, что отъ­езд его еще не дол­жен окон­ча­тель­но успо­ка­и­вать нас, он ска­зал: каж­дый день мы можем опять при­е­хать.

Я счи­таю недо­стой­ным уве­рять ваше ве­ли­че­ство в неза­слу­жен­но­сти на­не­сен­но­го мне оскорб­ле­ния. Все мое про­шед­шее, мои связи, моя от­кры­тая для всех де­я­тель­ность по служ­бе и на­род­но­му об­ра­зо­ва­нию и, на­ко­нец, жур­нал, в ко­то­ром вы­ра­же­ны все мои за­ду­шев­ные убеж­де­ния, могли бы без упо­треб­ле­ния мер, раз­ру­ша­ю­щих сча­стье и спо­кой­ствие людей, до­ка­зать каж­до­му ин­те­ре­су­ю­ще­му­ся мною, что я не мог быть за­го­вор­щи­ком, со­ста­ви­те­лем про­кла­ма­ций, убий­цей или под­жи­га­те­лем. Кроме оскорб­ле­ния,по­до­зре­ния в пре­ступ­ле­нии, кроме по­срам­ле­ния во мне­нии об­ще­ства и того чув­ства веч­ной угро­зы, под ко­то­рой я при­нуж­ден жить и дей­ство­вать, по­се­ще­ние это со­всем уро­ни­ло меня во мне­нии на­ро­да, ко­то­рым я до­ро­жил, ко­то­ро­го за­слу­жи­вал го­да­ми и ко­то­рое мне было необ­хо­ди­мо по из­бран­ной мною де­я­тель­но­сти — ос­но­ва­нию на­род­ных школ.

По свой­ствен­но­му че­ло­ве­ку чув­ству, я ищу, кого бы об­ви­нить во всем слу­чив­шем­ся со мною. Себя я не могу об­ви­нять: я чув­ствую себя более пра­вым, чем когда бы то ни было; лож­но­го до­нос­чи­ка я не знаю; чи­нов­ни­ков, су­див­ших и оскорб­ляв­ших меня, я тоже не могу об­ви­нять: они по­вто­ря­ли несколь­ко раз, что это де­ла­ет­ся не по их воле, а по вы­со­чай­ше­му по­ве­ле­нию.

Для того чтобы быть все­гда столь же пра­вым в от­но­ше­нии моего пра­ви­тель­ства и особы ва­ше­го ве­ли­че­ства, я не могу и не хочу этому ве­рить. Я думаю, что не может быть волею ва­ше­го ве­ли­че­ства, чтобы без­вин­ные были на­ка­зы­ва­е­мые и чтобы пра­вые по­сто­ян­но жили под стра­хом оскорб­ле­ния и на­ка­за­ния.

Для того, чтобы знать, кого упре­кать во всем слу­чив­шем­ся со мною, я ре­ша­юсь об­ра­тить­ся прямо к ва­ше­му ве­ли­че­ству. Я прошу толь­ко о том, чтобы с имени ва­ше­го ве­ли­че­ства была снята воз­мож­ность уко­риз­ны в неспра­вед­ли­во­сти и чтобы были, ежели не на­ка­за­ны, то об­ли­че­ны ви­нов­ные в зло­упо­треб­ле­нии этого имени.

Ва­ше­го Ве­ли­че­ства вер­но­под­дан­ный

граф Лев Тол­стой».

Ясная По­ля­на для Тол­сто­го – это кре­пость, в ко­то­рой он за­пи­ра­ет­ся от со­вре­мен­но­сти, из ко­то­рой он де­ла­ет вы­лаз­ки в со­вре­мен­ность, враж­деб­ную ему. И по­то­му для него было очень важно на­ка­зать тех, кто по­ся­гал на его убе­жи­ще.

Тол­стой все­гда за­ни­ма­ет­ся чем-то, по­ми­мо пи­са­тель­ства: шко­лой, во­ен­ным делом, вы­сту­па­ет ми­ро­вым по­сред­ни­ком, по­ме­щи­ком, а по­след­ние трид­цать лет жизни еще и про­по­вед­ни­ком.

К 1844 году Тол­стой и его брат с сест­рой оси­ро­те­ли: сна­ча­ла уми­ра­ет его мать, а потом и отец. Детей под опеку берут тетки. Тол­стой пе­ре­ез­жа­ет в Ка­зань и там по­сту­па­ет в уни­вер­си­тет (рис. 6).

Ка­зан­ский уни­вер­си­тет

Рис. 6. Ка­зан­ский уни­вер­си­тет

Сна­ча­ла юный пи­са­тель по­сту­па­ет на фа­куль­тет во­сточ­ной сло­вес­но­сти, а через год пе­ре­во­дит­ся на юри­ди­че­ский фа­куль­тет, ар­гу­мен­ти­руя пе­ре­ход тем, что ему бы хо­те­лось иметь про­фес­сию, более близ­кую к людям. Позже Тол­стой ухо­дит из уни­вер­си­те­та и пе­ре­би­ра­ет­ся в Ясную По­ля­ну, где с го­ло­вой ухо­дит в ра­бо­ту с кре­стья­на­ми. Пи­са­тель был очень за­ин­те­ре­со­ван в ме­ха­низ­ме вза­и­мо­от­но­ше­ний между по­ме­щи­ком и кре­стья­на­ми и по­сто­ян­но со­вер­шен­ство­вал его. Тема вза­и­мо­от­но­ше­ний кре­стьян и по­ме­щи­ков очень важна в XIX веке, об этом и «Ка­пи­тан­ская дочка» Пуш­ки­на, и «Мерт­вые души» Го­го­ля, и «За­пис­ки охот­ни­ка» Тур­ге­не­ва.

Очень на­пря­жен­но Тол­стой сле­дит за своей внут­рен­ней жиз­нью, ста­вит себе оцен­ки за по­ве­де­ние каж­дый день.

В 1851 году он вме­сте с бра­том едет слу­жить на Кав­каз, где они на­чи­на­ют свою во­ен­ную служ­бу в роли юн­ке­ров.

В 1852 году Н.А. Некра­сов, один из ре­дак­то­ров «Со­вре­мен­ни­ка», по­лу­ча­ет такое пись­мо:

«1852 г. Сен­тяб­ря 15. Ста­ни­ца Ста­ро­глад­ков­ская.

Ми­ло­сти­вый го­су­дарь.

Меня очень по­ра­до­ва­ло доб­рое мне­ние, вы­ра­жен­ное вами о моем ро­мане; тем более, что оно было пер­вое, ко­то­рое я о нем слы­шал, и что мне­ние это было имен­но ваше. Несмот­ря на это, по­вто­ряю прось­бу, с ко­то­рой об­ра­щал­ся к вам в пер­вом пись­ме моем: оце­нить ру­ко­пись, вы­слать мне день­ги, ко­то­рые она стоит по ва­ше­му мне­нию, или прямо ска­зать мне, что она ни­че­го не стоит.

При­ня­тая мною форма ав­то­био­гра­фии и при­нуж­ден­ная связь по­сле­ду­ю­щих ча­стей с преды­ду­щею так стес­ня­ют меня, что я часто чув­ствую же­ла­ние бро­сить их и оста­вить 1-ую без про­дол­же­ния.

Во вся­ком слу­чае, ежели про­дол­же­ние будет окон­че­но, и как скоро оно будет окон­че­но, я при­шлю его вам. В ожи­да­нии ва­ше­го от­ве­та с ис­тин­ным ува­же­ни­ем, имею честь быть.

ми­ло­сти­вый го­су­дарь, ваш по­кор­ный слуга Л.Н.

Адрес: в г. Киз­ляр. Графу Ни­ко­лаю Ни­ко­ла­е­ви­чу Тол­сто­му с пе­ре­да­чею Л.Н.

15 сен­тяб­ря 1852.

25. Н.А. Некра­со­ву».

1853 году в «Со­вре­мен­ни­ке» пе­ча­та­ет­ся «Набег», пи­са­тель на­чи­на­ет свою ра­бо­ту над «Ка­за­ка­ми» и по­ве­стью «От­ро­че­ство». Тол­стой увле­чен­но чи­та­ет Жан- Жака Руссо и даже пы­та­ет­ся пе­ре­во­дить фраг­мен­ты из неко­то­рых его про­из­ве­де­ний.

В 1854 году в Крыму на­чи­на­ет­ся война, и пи­са­тель пе­ре­ез­жа­ет вме­сте с ар­ми­ей в Се­ва­сто­поль.

За­пись из днев­ни­ка 1855 года: «Мысль эта – ос­но­ва­ние новой ре­ли­гии, со­от­вет­ству­ю­щей раз­ви­тию че­ло­ве­че­ства, ре­ли­гии Хри­ста, но очи­щен­ной от веры и та­ин­ствен­но­сти, ре­ли­гии прак­ти­че­ской, не обе­ща­ю­щей бу­ду­щее бла­жен­ство, но да­ю­щей бла­жен­ство на земле».

Тол­стой впо­след­ствии со­здаст такую ре­ли­гию, и она будет поль­зо­вать­ся по­пу­ляр­но­стью да­ле­ко за пре­де­ла­ми Рос­сии.

В том же году пи­са­тель при­ез­жа­ет в Пе­тер­бург с целью по­дать в от­став­ку и зна­ко­мит­ся с ли­те­ра­то­ра­ми, ко­то­рые на­хо­дят­ся под впе­чат­ле­ни­ем от его рас­ска­зов. Каж­дый из ли­те­ра­то­ров пы­та­ет­ся пе­ре­та­щить Тол­сто­го на свою сто­ро­ну, но им это не уда­ет­ся.

В 1856 году пи­са­тель пе­ча­та­ет «Двух гу­са­ров», рас­сказ о столк­но­ве­нии двух эпох, и «Утро по­ме­щи­ка».

В сле­ду­ю­щем году Тол­стой со­вер­ша­ет пер­вое пу­те­ше­ствие по Ев­ро­пе. В 1859 на­чи­на­ет за­ни­мать­ся шко­лой для кре­стьян. В 1860 г. во вто­рой раз по­се­ща­ет Ев­ро­пу.

Уже в 1862 году вы­хо­дит жур­нал «Ясная По­ля­на», где пе­ча­та­ют­ся все пе­да­го­ги­че­ские ста­тьи Тол­сто­го, его очер­ки о ра­бо­те в школе и ра­бо­ты уче­ни­ков. В том же году пи­са­тель же­нит­ся на Софье Ан­дре­евне Берс, ко­то­рой пред­сто­ит дол­гий общий путь с Львом Тол­стым.

 

Вся жизнь Тол­сто­го, как и его ге­ро­ев, за­клю­ча­ет­ся в по­ис­ке ис­ти­ны, при­чем про­цесс по­ис­ка для пи­са­те­ля важ­нее, чем ре­зуль­тат. То, что се­год­ня ка­жет­ся ис­ти­ной, может зав­тра ока­зать­ся невер­ным утвер­жде­ни­ем. Еще в 1857 году Тол­стой в пись­ме своей тетке на­пи­сал: «Чтоб жить чест­но, надо рвать­ся, пу­тать­ся, бить­ся, оши­бать­ся, на­чи­нать и бро­сать, и опять на­чи­нать, и опять бро­сать, и вечно бо­роть­ся и ли­шать­ся. А спо­кой­ствие – ду­шев­ная под­лость».

Мир в пред­став­ле­нии Тол­сто­го необы­чай­но мно­го­об­ра­зен и в то же время он един, и найти спо­со­бы со­еди­не­ния всех ас­пек­тов необы­чай­но тя­же­ло. По­ка­зы­вая сон Пьера, пи­са­тель вы­ра­жа­ет эти мысли в ро­мане: «Самое труд­ное (про­дол­жал во сне ду­мать или слы­шать Пьер) со­сто­ит в том, чтобы уметь со­еди­нять в душе своей зна­че­ние всего. Все со­еди­нить? — ска­зал себе Пьер. — Нет, не со­еди­нить. — Нель­зя со­еди­нять мысли, а со­пря­гать все эти мысли — вот что нужно!»

И за­бав­но то, что далее кучер будит Пьера по­доб­ны­ми фразе из сна сло­ва­ми: «За­пря­гать надо, пора за­пря­гать, ваше си­я­тель­ство! Ваше си­я­тель­ство, — по­вто­рил ка­кой-то голос, — за­пря­гать надо, пора за­пря­гать...»

Тол­стой поль­зу­ет­ся в своем твор­че­стве двумя мас­шта­ба­ми: с одной сто­ро­ны, он готов в мель­чай­ших по­дроб­но­стях опи­сы­вать душу каж­до­го из своих глав­ных ге­ро­ев, а с дру­гой – он умуд­ря­ет­ся пе­ре­дать жизни людей в целом, жизнь всего на­ро­да, охва­ты­вая ее по­ло­стью.

 

Вопросы к конспектам

1) На­пи­сать со­чи­не­ние на тему «Нрав­ствен­ные тер­за­ния Льва Тол­сто­го».

2) Про­честь один рас­сказ из цикла «Кав­каз­ские рас­ска­зы и по­ве­сти» и на­ри­со­вать к нему ил­лю­стра­цию.

3) Про­ана­ли­зи­ро­вать пе­да­го­ги­че­ские ста­тьи Тол­сто­го и со­ста­вить неболь­шой пе­ре­чень его ос­нов­ных взгля­дов и убеж­де­ний ка­са­тель­но темы об­ра­зо­ва­ния.

Последнее изменение: Четверг, 21 Сентябрь 2017, 00:09