Образ города в «Петербургских повестях» Н.В. Гоголя
«Петербургский текст»
В истории русской литературы есть такие понятия, как «петербургский текст» и «московский текст». «Московский текст» открывается в комедии «Горе от ума», которой присуща традиция изображения Москвы. А есть, конечно, петербургская тема, которую открывает «Медный всадник» (рис. 1) Александра Сергеевича Пушкина.
Рис. 1. Иллюстрация к «Медному всаднику» Пушкина
Петербургский текст – это некоторая совокупность произведений о Петербурге, в которых город предстаёт каким-то особым образом. У него есть некие общие черты, которые намечаются в первом произведении и которые развиваются, подчёркиваются, переосмысливаются дальше. Эти черты берут своё начало в литературе ещё с «Медного всадника».
Характерные черты «петербургского текста»:
Петербург – это город великолепный, блистательный, очень красивый.
Петербург – это город рациональный, не совсем естественным образом возведённый.
Петербург – это порождение человеческой гордыни, человеческих амбиций (речь идёт о желании Петра I покорить, подчинить себе природу).
В Петербурге скрыто что-то недоброе и зловещее, какая-то мистическая тайна, что-то неуловимое, какая-то глубина, наполненность смыслом, в которую мы всматриваемся и в которую мы вдумываемся.
Все эти темы развиваются в «петербургском тексте» дальше, и следующий образ Петербурга мы находим у Гоголя (рис. 2).
Рис. 2. Николай Васильевич Гоголь
|
«Медный всадник» В русской литературной традиции есть особое представление о Петербурге, его принято ещё называть «петербургский миф». В основе его фраза, некогда произнесённая Евдокией Лопухиной (первой женой Петра I) (рис. 3).
Рис. 3. Евдокия Фёдоровна Лопухина Когда Лопухина была насильно пострижена в монахини, она изрекла проклятье Петербургу, с которым связывала перемену своей жизни и в котором она предчувствовала сильнейшие перемены в российской жизни. Она сказала: «Быть пусту месту сему». Быть пусту – прокляту. И эти слова в каком-то смысле определили судьбу Петербурга – простой народ считал Петербург городом антихриста. От этого впечатления очень сложно было дистанцироваться даже светским авторам. В поэме «Медный всадник» Пушкин соблюдает баланс между восхищением, которое объективно возникает, когда имеешь дело с красотой и величием этого города, и скрытым злом, которое всё-таки в городе присутствует. В «Медном всаднике» можно найти слова: «Люблю тебя, Петра творенье, Люблю твой стройный строгий вид».
«И ясны спящие громады Пустынных улиц, и светла Адмиралтейская игла». Но с другой стороны, этот же город ведёт своими странными маршрутами Евгения. Он снова и снова приводит его к дому, «Где под возвышенным крыльцом С подъятой лапой, как живые, Стояли львы сторожевые».
Петербург является городом двойственным. И эту двойственность впервые удалось передать Пушкину. Об основателе города Пушкин отзывается весьма противоречиво: это человек, который совершил невероятное, но мы находим и очень тревожные нотки: «Кумир на бронзовом коне», то есть идол, истукан. Пётр пытается поставить себя на место Бога, хочет быть земным божеством. Именно такое восприятие Петербурга в какой-то степени повлияло на Гоголя и определило его точку зрения. Мы видим, как на наших глазах формируется определённая литературная традиция и как у города появляется уже не литературная, а вполне жизненная репутация. |
«Невский проспект»
В собрании произведений «Петербургские повести» особое внимание стоит обратить на повесть «Невский проспект», которая станет опорным текстом на этом уроке.
В изучении литературы есть два уровня: смысл, содержание, которое отвечает на вопрос что?, а есть вопрос как?какими средствами создаются характеры? как это сделано? какие используются приёмы? – сфера формы.
Для начала попробуем узнать, что читатель узнаёт о Петербурге от Гоголя.
Когда мы начинаем читать «Невский проспект», появляется ощущение, что перед нами художественный очерк.
Художественный очерк – особый жанр, находящийся между литературой и журналистикой. Тема очерка, как правило, общественная, а сам текст – это нечто вроде красочного репортажа, это авторская попытка всмотреться в то или иное явление, в какую-то местность, в какой-то период времени, в социальный тип и ярко, образно отразить его основные типичные черты.
Классификация в повести «Невский проспект»
В начале повести «Невский проспект» перед читателями в прямом смысле проходят все сословия тогдашнего Петербурга (рис. 4).
Рис. 4. Невский проспект
Это люди разных возрастов и разных полов, всевозможных привычек, профессий, разного достатка, занимающие разные ступени служебной лестницы. И автор делает попытку классификации. У него это получается очень интересно. Мы видим разные типы, но они не выстроены в линеечку, а Гоголь противопоставляет разных людей, не выделяя их из общего потока. Тем не менее какие-то основные оппозиции (антитезы) видны и заметны.
Читателю чётко понятно, что чиновники высокого ранга противопоставлены мелким чиновникам, покупатели – продавцам, деловые мужчины – лёгким беспечным дамам. Есть дети, которые ходят со своими воспитателями, а есть взрослые, которые от них немножко отчуждены. Есть российские граждане, которые чувствуют себя в полной мере владельцами, хозяевами жизни, а есть иностранцы – бедные торговцы. Таким образом, в этой толпе читатель уже начинает видеть разные уровни социальной жизни.
Все эти антитезы включены, в свою очередь, в ещё более сложную систему противопоставлений. Например, есть классификация по часам дня: по каким часам люди выходят прогуляться по Невскому проспекту.
Абстрактные конструкции в повести
Перед глазами читателя возникает живая, пёстрая толпа. Становится интересно, и появляется желание всмотреться. Но всмотреться не получается, потому что приходит усталость от мелькания лиц, уже хочется сосредоточиться, вглядеться, но существительные со значением лица (гувернёры, чиновники, торговцы) уступают место ещё более абстрактным словам. Вместо существительных используются уже местоимения, которые не называют, а лишь указывают, используются причастные обороты, порой даже субстантивированные причастия, то есть вместо живых человеческих лиц читатель получает обозначение по действию, в результате чего возникают абстрактные конструкции.
Абстрактные конструкции:
окончившие довольно важные домашние задания;
поговорившие со своим доктором;
узнавшие о здоровье лошадей;
прочитавшие афишу;
те, которые служат в иностранных коллегиях, разговаривающие о концерте или о погоде.
Потом автор делает такие обороты, он прибегает к таким сравнениям, что человеческое начинает куда-то постепенно исчезать. Например, воздушных прекрасных дам, которые гуляют по Невскому проспекту, автор сравнивает с мотыльками, а господ, которые любуются очаровательными особами, сопоставляет с жуками.
Безличное, абстрактное, расчеловеченное постепенно нарастает. Перед читателями уже проходят не люди, а начинают мелькать и кружиться вещи:
«Здесь вы встретите усы чудные, никаким пером, никакою кистью не изобразимые; усы, которым посвящена лучшая половина жизни, – предмет долгих бдений во время дня и носи, усы, на которые излились восхитительнейшие духи и ароматы и которых умастили все драгоценнейшие и редчайшие сорта помад, усы, которые заворачиваются на ночь тонкою веленевою бумагою».
Чиновники в произведениях Гоголя
Для обозначения человека Гоголь начинает использовать либо части человеческих тел, либо предметы гардероба: рукава, шляпки, платья.
Более-менее определённо изображены чиновники. Наверное, это потому, что такова была и жизненная реальность.
Дело в том, что существовал табель о рангах, в соответствии с которым была огромная служебная лестница: внизу – мелкие чиновники (бедные, униженные), наверху – весьма почтенные граждане. Эта классификация была очень суровой. Общество было разделено таким образом, что перейти из класса в класс было жизненной задачей человека, и не представлялось другой возможности как-то изменить свою жизнь. Всё вписывалось в эти границы. Чин определял и психологию человека, и его быт, и его устремления.
Интересно, что само появление чиновников сопровождается чем-то иллюзорным, обманным. Повествователь говорит, что «кажется, наступила весна», потому что всё кругом окрасилось в зелёные тона. А на самом деле, это облачения чиновников (их зелёной одежды). Сколько же их должно быть, чтобы весь Невский проспект так фантастически окрасился?
Тему чиновничества, тему такой жёсткой сортировки людей по разным группам мы находим во многих повестях Гоголя. Достаточно вспомнить, например, про Акакия Акакиевича Башмачкина или про чиновника Поприщина. Это люди, жизненную судьбу которых несчастным образом определил их чин.
В произведении «Шинель» у портного Петровича есть табакерка, на которой изображён генерал с заклеенным бумажкой лицом. Потом Акакий Акакиевич придёт к генералу, который называется в тексте «значительным лицом». Этот генерал будет смотреть на героя и не видеть его. Он его назовёт «молодой человек». Генерал слеп, потому что он видит не живого человека, стоящего перед ним, а бумажку, фикцию, иллюзию. Он видит табель о рангах. Перед ним не человек, а функция.
Герой «Записок сумасшедшего» Поприщин очень долгое время считает, что именно чин является показателем справедливости, залогом счастья, социальной опорой. И когда он разочаровывается в этой иллюзии, когда он объявляет протест чиновничьему миру, он сходит с ума. Ведь попытка Поприщина стать «значительным человеком», его больная фантазия о том, что он – правитель Испании, это ответ тому миру, в котором человек становится функцией.
Тема общения в «Петербургских повестях»
В Петербурге читателя в первую очередь поражает удивительная безликость толпы. На многих страницах перед нами шествовали петербургские жители, но мы не увидели их лиц, не услышали их разговоров. Невский проспект называется всеобщей коммуникацией города, но общения как такового там не происходит, только светские беседы, пустая болтовня.
Рис. 5. Иллюстрация к повести «Невский проспект»
И когда повествователь говорит, что там вернее всего можно узнать какие-то известия, мы воспринимаем это как противоположную по смыслу конструкцию: слухи и сплетни – это всё, что можно там узнать.
Часто в «Петербургских повестях» мы находим тему слухов и сплетен: ходят слухи о чиновнике, который похищает шинель, ходят слухи (и, кстати, никто не удивляется) о носе майора Ковалёва (рис. 6), который спокойно разгуливает по Петербургу, ходят слухи о пропавшем роковом и страшном портрете.
Рис. 6. Иллюстрация к повести «Нос»
Но узнать что-то истинное, получить живое, человеческое общение не получится.
Тотальное тщеславие в «Петербургских повестях»
Общение не складывается во многом потому, что каждый человек погружён в себя, а точнее, в свои амбиции. Он не желает ничего замечать, кроме своей персоны.
Тут стоит отметить вторую важнейшую черту – тотальное тщеславие. Повествователь в какой-то момент говорит, что Невский проспект – это такая городская зона, которая свободна от меркантильного интереса. Этот проспект не утилитарен, это место для прогулок и бесед. Но существует достаточно утилитарная цель – покрасоваться, преподнести себя, похвастаться переводом в новый чин, похвалиться обновкой. Это место, в котором доминирует человеческая гордыня. Получается, что именно ради этих демонстраций, ради этой фальши, в общем-то, и задумывался Невский проспект.
Тема человеческого равнодушия в «Петербургских повестях»
Следующая черта города, напрямую вытекающая из предыдущей, – человеческое равнодушие. Посмотрите, как описываются те люди, которые в Петербурге оказываются никому не нужными:
«Какая-нибудь швея из магазина перебежит через Невский проспект с коробкою в руках, какая-нибудь жалкая добыча человеколюбивого повытчика, пущенная по миру во фризовой шинели, какой-нибудь заезжий чудак, которому все часы равны, какая-нибудь длинная высокая англичанка с ридикюлем и книжкою в руках, какой-нибудь артельщик, русский человек в демикотоновом сюртуке с талией на спине, с узенькою бородою».
Множество неопределённых местоимений (какой-то, какая-то) выдаёт абсолютную ненужность этих людей, их заведомую безликость. Это не люди, а вспомогательные элементы, функции, которые только в какой-то момент могут пригодиться.
Мы видим равнодушие не только к его душе, к его жизни, к его горю. Вспомните, как убит горем Акакий Акакиевич и как холодно на это реагирует генерал. Никому нет дела до того, как убит горем Акакий Акакиевич. Нет дела до живущего человека и нет дела до умершего.
Гоголь был очень верующим человеком. Как для любого верующего человека, момент перехода из жизни в смерть для него предельно важен. Этот священный момент страшен и таинственен. В одном из своих текстов в комментариях к «Мёртвым душам» (рис. 7) автор говорит:
«Великая тайна смерти».
Рис. 7. Иллюстрация к «Мёртвым душам»
Петербург на смерть никак не реагирует, он её просто не замечает. Прочтите фрагмент описания похорон художника Пискарёва:
«Тихо, даже без обрядов религии, повезли на Охту; за ним идучи, плакал один только солдат-сторож, и то потому, что выпил лишний штоф водки. Даже поручик Пирогов не пришёл посмотреть на труп несчастного бедняка, которому он при жизни оказывал своё высокое покровительство».
А вот судьба Акакия Акакиевича:
«И Петербург остался без Акакия Акакиевича, как будто бы в нём его никогда и не было. Исчезло и скрылось существо, никем не защищённое, никому не дорогое, ни для кого не интересное <…> Несколько дней после его смерти послан был к нему на квартиру из департамента сторож, с приказанием немедленно явиться: начальник-де требует; но сторож должен был возвратиться ни с чем, давши отчёт, что не может больше прийти, и на запрос «почему?» выразился словами: «Да так, уж он умер, четвёртого дня похоронили». Таким образом узнали в департаменте о смерти Акакия Акакиевича, и на другой день на его месте уже сидел новый чиновник, гораздо выше ростом и выставлявший буквы уже не таким прямым почерком, а гораздо наклоннее и косее».
Вот так легко один человек, один винтик, заменяется другим.
«Живые люди» в гоголевском Петербурге
Но есть в Петербурге, по-гоголевски выражаясь, и «живые души». И это те персонажи, которых можно назвать творцами, художниками: герой «Невского проспекта» Пискарёв и герой повести «Портрет» художник Чертков.
В «Невском проспекте» мы наталкиваемся на интересные слова повествователя о том, как неестественен в Петербурге занимающийся самым естественным, то есть творческим, трудом человек:
«Это исключительное сословие очень необыкновенно в том городе, где всё или чиновники, или купцы, или мастеровые немцы. Это был художник. Не правда ли, странное явление? Художник петербургский! Художник в земле снегов, художник в стране финнов, где всё мокро, гладко, ровно, бледно, серо, туманно».
Художник очень неорганичен для Петербурга с его фальшью. Художник занимается осмысленным трудом, творческим, а в Петербурге царит постоянная бессмысленная суета. Художник нетерпим ко лжи, и читатель видит это очень хорошо на примере образа Пискарёва: он простодушен, он немножко наивен, он не способен ко лжи. И совершенно иное – петербургский мир, именно поэтому Пискарев в этом мире нежизнеспособен. Петербург выталкивает его.
А художника Черткова, наоборот, Петербург приветливо принимает, но как раз тогда, когда герой идёт на сделку с совестью, когда он готов сделать всё ради богатства и славы и когда он переезжает на Невский проспект.
Город греха
Нехорош не только Невский проспект. В отличие от сияющего, чистого, блестящего, но фальшивого есть столь же фальшивые, нехорошие места, но еще и отличающиеся физической грязью, предполагающие ещё какую-то физическую нечистоту. Целомудренный Гоголь изображает вполне определённый притон разврата, в котором оказывается несчастный Пискарёв в погоне за наконец-то увиденным лицом, потрясающе красивым, совершенным, неземным лицом, которое оказывается лицом падшей женщины. Мотив поруганной любви, неверности, измены, нечистоты читатель постоянно находит в «Петербургских повестях»: «значительное лицо» из повести «Шинель», которое отправляется с дружеским визитом к некой даме, почтенные отцы семейств, которые выходят в вечерний час, чтобы заглянуть под шляпку даме (по описанию становится понятно, что речь идёт тоже о падшей женщине). Вот такой город греха достаточно однозначно, бескомпромиссно, в очень резких, негативных тонах воссоздаётся в повести «Невский проспект». И именно такое негативное восприятие мы находим у Гоголя.
Иллюзорность
Самым важным свойством Петербурга является иллюзорность, миражность, призрачность и абсолютный обман. Вместо почтенных отцов семейства – изменники, вместо потрясающей красавицы, благороднейшего существа, земного ангела – падшая женщина. И так во всём. Петербург – это одна сплошная иллюзия, где главное не быть, а казаться, где каждая вещь пытается казаться чем-то иным, нежели она есть.
У Гоголя очень любопытны именно детали. Акакий Акакиевич собирается шить новую шинель и, конечно, думает о подробностях своего будущего облачения. Он размышляет, какой мех ему взять для воротника, ведь он очень ограничен в средствах. Он думает, что нужно взять кошку, которая будет очень похожа на куницу, и найти такой кошачий мех, который всегда можно издали принять за куницу.
Фальшь, подмена – это и есть сущность Петербурга.
Фантасмагория
В описании Невского проспекта мы находим слово «фантасмагория». С одной стороны, оно обозначает какие-то фантастические превращения, какие-то необыкновенные метаморфозы, а с другой стороны, фантасмагория – это что-то иллюзорное и призрачное. У Гоголя актуализируются оба эти значения.
Рассмотрим, как автор изображает Невский проспект в начале повести и в конце.
В начале повести возникает ощущение, что перед нами панегирик – восторженная речь, похвала Невскому проспекту (рис. 8):
«Нет ничего лучше Невского проспекта, по крайней мере в Петербурге; для него он составляет всё. Чем не блестит эта улица – красавица нашей столицы! Я знаю, что ни один из бледных и чиновных её жителей не променяет на все блага Невского проспекта. Не только кто имеет двадцать пять лет отроду, но даже тот, у кого на подбородке выскакивают белые волоса и голова гладка, как серебряное блюдо, и тот в восторге от Невского проспекта. А дамы! О, дамам ещё больше приятен Невский проспект. Да и кому же он не приятен?»
Но стоит задуматься: не слишком ли много здесь отрицательных частиц? Они выступают не в своём обычном значении, они выражают не отрицание, а усиливают восхищение.
Рис. 8. Иллюстрация к повести «Невский проспект»
А вот финал:
«О, не верьте этому Невскому проспекту! Я всегда закутываюсь покрепче плащом своим, когда иду по нём, и стараюсь вовсе не смотреть на встречающиеся предметы. Всё обман, всё мечта, всё не то, чем кажется! Вы думаете, что этот господин, который гуляет в отлично сшитом сюртучке, очень богат? Ничуть небывало: он весь состоит из своего сюртучка. Вы воображаете, что эти два толстяка, остановившиеся перед строящеюся церковью, судят об архитектуре её? Совсем нет: они говорят о том, как странно сели две вороны одна напротив другой. Вы думаете, что этот энтузиаст, размахивающий руками, говорит о том, как жена его бросила шариком из окна в незнакомого ему вовсе офицера? Совсем нет. <…> Как ни развивайся вдали плащ красавицы, я ни за что не пойду за нею любопытствовать».
Рис. 9. Невский проспект
И достаток, и семейная верность, и образованность – всё оказывается иллюзией. Зацикленность на самом себе и на вещах, неумение общаться, увидеть своего ближнего и стремление во всем лгать и приукрашивать – это общие свойства города.
|
Фантазии Хлестакова Образ Петербурга можно найти не только в «Петербургских повестях» Гоголя, но и в других его произведениях. Вспомните, как описывается Петербург в «Вечерах на хуторе близ Диканьки», а именно в повести «Ночь перед Рождеством», когда Вакула приезжает в Петербург и поражается тому, что там светло, как днём, где впервые его настигают соблазны светской культуры: Вакула оказывается в приёмной царицы. Видит он сначала Мадонну с младенцем и говорит, что она как живая, но «…вот эта дверная ручка заслуживает ещё большего внимания». Происходит подмена: светский город, светская культура, светское искусство, и уже человек готов переключиться совершенно на другие ценности. Мы находим Петербург в пьесе «Ревизор» (рис. 10), конечно, не напрямую, а через фантазии Хлестакова и мечты городничего. Удивительно, насколько эти фантомы похожи на то, что изображено в «Невском проспекте»: «…по улицам курьеры, курьеры, курьеры…можете представить себе тридцать пять тысяч одних курьеров! Каково положение?» – или «…как прохожу через департамент, – просто землетрясенье, всё дрожит и трясётся как лист».
Рис. 10. Иллюстрация к «Ревизору» «А там уж чиновник для письма, этакая крыса, пером только – тр, тр…пошёл писать».
«Суп в кастрюльке прямо на пароходе приехал из Парижа; откроют крышку – пар, которому подобного нельзя отыскать в природе. Я всякий день на балах». Хлестаков, конечно же, фантазирует, но сколько же здесь общего: город, в котором не находится места живой душе, где чиновник – это крыса, где действительно в какой-то момент в глазах темнеет от того количества чиновников, которые по городу передвигаются. Но плохи не чиновники (не люди). Противоестественно то, как устроена социальная жизнь. Само деление людей, которые изначально равны перед Богом, губительно. |
Духовная сторона Петербурга
Тщеславие, фальшь, иллюзорность, человек как винтик, как бумажка – всё это имеет в мире Гоголя одну глобальную духовную первопричину. Для православного христианина Гоголя первопричина всего того, что происходит с человеком, с обществом людей, всегда духовная. Готов ли человек служить своему ближнему и тем самым служить Богу? Или он погружен в свои амбиции и никого, кроме себя, не замечает? Делает ли человек что-нибудь, чтобы расти духовно? Вот это само движение и является важным. Человек, который это не делает, не просто духовно стоит на месте, а становится игрушкой в руках сатаны. Так и получается в Петербурге.
Город, который замышлен как некий вызов Богу, как некая Вавилонская башня, возведён противоестественно, привлекает своим блеском и тем самым вызывает в человеке самые низменные его качества (гордыню, тщеславие). В этом городе невозможно вслушаться в те слова, которые говорит Акакий Акакиевич: «Я брат твой» – так он представляется одному чиновнику в воспоминаниях. Эти евангельские слова («Я брат твой») здесь невозможны, потому что они не будут услышаны.
И не случайно финал Невского проспекта однозначно указывает на те духовные силы, которые управляют жизнью города:
«Все дышит обманом. Он лжет во всякое время, этот Невский проспект, но более всего тогда, когда ночь сгущенною массою наляжет на него и отделит белые и палевые стены домов, когда весь город превратиться в гром и блеск, мириады карет валятся с мостов, форейторы кричат и прыгают на лошадях и когда сам демон зажигает лампы для того только, чтобы показать все не в настоящем виде».
Вот такой псевдосвет, который не дает подлинность, а является искусственным, рукотворным, как и сам Петербург.
Художественные средства «Петербургских повестей»
Мы уже говорили про усы, заменяющие людей, про шляпки, рукава и т. д. Этот прием – часть вместо целого – синекдоха.
Ирония – тональность, которая пронизывает всю речь повествователя. «Нет ничего лучше Невского проспекта» – и мы уже настраиваемся на хвалебную вещь, но: «По крайней мере в Петербурге» – происходит снижение. На этом этапе ирония пока ещё неоднозначна.
Далее упоминается чистота Екатеринского канала. В комментариях мы узнаём, что это место, куда сливались сточные воды. Это уже однозначная ирония.
Также примером иронии является то, что Пирогов (русский дворянин) высечен. Это величайший позор, потому что к дворянам никогда не применяли телесных наказаний. И высечен он немцами – рабочими с фамилиями Шиллер и Гофман. Это уже в высшей степени иронично. Но Пирогов сразу забывает о своём позоре, когда съедает слоёные пирожки. Такими ироническими переливами наполнен весь текст повести.
Следующий приём – деталь:
«…неуклюжий грязный сапог отставного солдата».
«…официант, летавший, как муха, с шоколадом, вылезает, с метлой в руке, без галстука, и швыряет им чёрствые пироги и объедки».
Благодаря такой конкретности читатель точно видит элементы одежды, те же самые усы. Мы видим детальный мир. Это крупный план.
В то же самое время сам Петербург (общий план) – это некое безликое, туманное, расплывчатое. Это фантасмагория: здесь конкретика, а там – предельная абстракция; здесь реальные детали, там – призрачные. Посмотрите на пейзаж:
«Тротуар нёсся по ним, кареты со скачущими лошадьми казались недвижимы, мост растягивался и ломался на своей арке, дом стоял крышею вниз, будка валилась к нему навстречу, и алебарда часового вместе с золотыми словами вывески и нарисованными ножницами блестела, казалось, на самой реснице его глаз».
Мы видим невероятное сочетание конкретики и полубезумных картин. Это звучит очень современно. Гоголь пишет очень кинематографично за долгие годы до изобретения камер.
Приём олицетворения
Есть в Петербурге враг тех, кто получает четыреста рублей в год. Этот враг – злой петербургский мороз. Это не просто олицетворение, а изображение существа со своей психологией и со своими задачами – погубить человека, погубить человеческую душу, довести до безумия. Вспомните галерею петербургских безумцев, которая открывается тем же самым пушкинским Евгением из «Медного всадника», а продолжается Поприщиным (явное безумие), Акакием Акакиевичем, впадает в полубезумное состояние художник Чертков, ослеплённый славой. Лишить человека его живой души – канала, который связывает его с Богом, – тайная задача Петербурга, точнее, той силы, которая в нём обитает.
Гипербола
«Тысячи сортов шляпок и платьев» – можно придумать десятки фасонов, сотни, но не тысячи. Это гипербола.
«Дамские талии не толще бутылочной шейки».
Гоголь прибегает к гиперболе с тем, чтобы ещё больше усилить впечатление иллюзорности. В мире, где всё фальшиво, гипербола оказывается вполне естественным художественным приёмом.
Коронный приём, вбирающий в себя всё: и живость олицетворения, и преувеличение гиперболы, и авторскую иронию, – гротеск.
Гротеск – сочетание фантастики и дикой неестественности изображаемого, когда события настолько нелепы, настолько деформированы, настолько невозможны, что они кажутся странными даже в фантастическом мире.
Имеется в виду повесть «Нос», в которой нос майора Ковалёва оказывается запечён в тесте, потом выброшен в Неву, потом он гуляет сам по себе по Петербургу и в конце каким-то непонятным образом оказывается там, где ему должно быть, – между двух щёк майора Ковалёва.
Этот невообразимый абсурд никого не удивляет. И это тоже абсурдно. Этот приём адекватен абсурдности изображаемой жизни. В ненормальном, противоестественном мире происходят такие вещи, которые хорошо отразить именно при помощи такого шокирующего, радикального художественного способа.
|
Демоническое у Гоголя Наверно, никто в русской литературе так, как Гоголь, не интересовался демонической, нечистой силой и её влиянием на людей. Вспомните черта, который украл месяц в повести «Ночь перед Рождеством». Он глупый, неприятный, хитрый и вполне легко «победимый». Такой явный комический образ чёрта мы находим в раннем творчестве. Этот образ явный – чёртик с рожками, копытцами, к которому мы привыкли в культуре. По мере того как Гоголь меняется как художник, явный образ нечистой силы уходит. На смену ему приходят косвенные упоминания. Все упоминания о нечистой силе у Гоголя стоит понимать буквально. Городничий, когда узнаёт, что он обманут, когда он получает письмо Хлестакова, говорит: «Точно туман какой-то ошеломил, чёрт попутал». И это правда: так эта скрытая демоническая сила движет героями и событиями. «Москвы в Петербурге висят этаким чёртом». «Приехать в Петербург и вот таким чёртом по нему пройтись». Всё это – скрытые характеристики духовной жизни. |
Основные черты Петербурга в повестях Гоголя
Выделим основные черты города, который стал смысловым центром «Петербургских повестей».
Черты образа Санкт-Петербурга в повестях Гоголя:
серьёзнейшее социальное расслоение, разобщённость;
человек – винтик в чиновничьей системе;
человеческая личность никому не интересна, город заполняет безликая толпа;
человека не видно за его «атрибутами»: орденами, дорогими платьями; важен престиж;
каждый интересуется только собой, равнодушие к другим, неприятие другого человека – живой души, сотворённой Богом;
тщеславие;
светские бессмысленные разговоры, сплетни, при этом никто никого не слышит и не слушает; пошлость и пустота;
развращённость;
фальшь;
обман;
иллюзорность.
Первопричина: духовная болезнь, гордыня, забвение подлинных ценностей.
Гоголевская версия Петербурга органично наполнила «петербургский текст» и в свою очередь породила новые ассоциации и новые литературные отражения. Гоголь беспощаден к Петербургу, его взгляд достаточно однозначен, бескомпромиссен. Читатель хотел бы увидеть и какие-то другие черты Петербурга, но автор имеет право на своё восприятие.